Беспокойный возраст - [9]

— А разве нельзя, чтобы не ехать, отработать где-нибудь поближе, например, в Москве? — осторожно спросила Валентина Марковна. — Неужели, Гордей, ты не сможешь похлопотать… Позвонить куда следует… Могли бы оставить и в Москве…

— А дальше что? — насмешливо спросил Страхов и сердита сдвинул брови.

Лицо его стало еще более суровым, даже грозным. Но мать это не испугало. Она повторила упрямо:

— Других отцы устраивают, а ты почему не можешь?

— Ладно, отложим этот разговор, — бросил Гордей Петрович и встал.

Лицо Максима залилось румянцем. «Не отсюда ли, не из дому ли исходят слухи, что я останусь в Москве?» — подумал он, неприязненно и вместе с тем с какой-то нехорошей надеждой взглянув на мать.

— Мама, — сказал он, смущенно отворачивая лицо, — я прошу тебя, не надо об этом. — Он сделал над собой усилие и добавил: — Я сам постараюсь выбрать себе дорогу и… вообще свое место.

— Слышишь? — победоносно сказал Страхов. — Правильно рассуждает сынок. Нам, никто не протежировал, никуда не звонил. И в пуховые одеяла нас маменьки не заворачивали.

Эти слова Гордей Петрович уже обращал не к сыну, а к Валентине Марковне. Но та только сердито поджала губы, молчала…

Максим допил чай, пожелал отцу и матери спокойной ночи и, захватив подарок, ушел в свою комнату. Там он кинул коробку на диван и, стоя посредине комнаты, снова задумался.

В самом деле, с ним происходило что-то неладное. Впервые забота матери вызвала в нем такое душевное смятение. Ведь если серьезно разобраться, ему и вправду не хотелось уезжать из Москвы.

Максим возбужденно зашагал по комнате. Взгляд его упал на лежавшую на диване коробку. Страхов сорвал с нее ленту, поднял крышку. На стопке завернутых в целлофановые пакеты сорочек лежали ручные золотые часы и портативный фотоаппарат в кожаном футляре.

Максим даже глаза расширил: такого щедрого и дорогого подарка мать еще не преподносила ему. Значит, и для нее последний экзамен — немалое событие… Он был растроган. Забыв обо всем, с детским нетерпением взял фотоаппарат — осуществление его давней мечты. Прежний давно устарел. Он долго рассматривал аппарат, нацеливался на собственное отражение в зеркале, щелкал кнопкой.

Но золотые часы привели его в смущение, вызвали что-то вроде угрызений совести. Опять вспомнился рассказ Черемшанова о том, как трудно было ему учиться и каким огорчением был бы для его матери провал на экзамене. И вновь Максим ощутил беспокойство: в подарке матери таился какой-то скрытый соблазн. Мать как будто подчеркивала, что он все тот же ее маленький Максик и что он никогда не освободится от ее опеки.

Он положил часы и фотоаппарат в коробку, смотрел теперь, на них смущенно, словно на вещественные доказательства подкупа. Ему казалось, мать заманивала его в какую-то ловушку, старалась помешать его стремлению стать на самостоятельный путь…

Максим огляделся — всюду были вещи; они заполняли всю комнату. Радиоприемник, телевизор новейшей марки, массивный письменный стол, дорогой чернильный прибор, кресла, статуэтки. Вещи, вещи повсюду, красивые, назойливые, дразнящие взор.

«И все это мое… Вернее, родительское, — подумал Максим. — А я еще палец о палец не ударил, чтобы заработать денег хотя бы на одну из этих вещей. Но ведь я учился, а теперь… теперь…»

Он постарался отмахнуться от неприятной и новой для него мысли.

«И что это я расфилософствовался, — успокоил он себя. — Теперь мое дело — пользоваться всем в родительском доме и хорошенько отдохнуть в последние полтора-два месяца… А там будь что будет…»

Он быстро разделся, лег в свежую прохладную постель и вскоре уснул безмятежно.

6

Утром Максим долго лежал в постели, с наслаждением потягиваясь и думая, что теперь можно не спешить. Пойти в институт, как было условлено вчера с товарищами, он всегда успеет.

Он вспомнил, как провожал Лидию, что она сказала при прощании, и широкая волна радости вновь подхватила и понесла его. Молодая, неистраченная сила переливалась в его жилах. Он вскочил с постели, подпрыгнул, сделал несколько гимнастических, заученных, почти инстинктивных движений.

«Трум-бум-тра-та-та… Бум-трум-тра-та-та…» — напевал он.

Майское солнце заливало комнату, блестело на лаке мебели слепящими зайчиками, играло в настольном зеркале. Сквозь тюлевую занавеску окна проступала чуть замутненная дыханием города, почти акварельная синь неба. Она точно улыбалась Максиму, манила в невиданные просторы.

Вчерашние опасения исчезли, и даже мысль о скором отъезде не так беспокоила. Из столовой уже доносился запах вкусной и пряной еды. Максим поплескался под душем, растер свежим мохнатым полотенцем смугловатое тело. Непрерывные занятия спортом сделали его мускулы упругими, как резина. Умытый, причесанный, посвежевший, он вышел к столу, где ожидал его обильный, сытный завтрак. Мать встретила сына любовно-ласковой улыбкой. Отца не было: он уже уехал на работу.

— Ну что, понравился фотоаппарат? — спросила Валентина Марковна.

— Великолепный, — ответил Максим.

— А часы?

— Ты меня балуешь, мама.

Старая няня, она же домработница, Перфильевна, двоюродная сестра Валентины Марковны, темноликая, неразговорчивая старушка, переставляла тарелки, звякала ножами и вилками.