Беспокойный - [19]

– Вот, – утвердительно воскликнул Пермяков, – зришь в корень! Не «БМВ», верно. И это, братец, еще не все. Те два олуха, которые тебя задержали и которых ты тут пытаешься оправдать, только что признались, что наводку на твою машину получили по каналу ФСБ. И после этого ты мне будешь рассказывать, что у тебя с ними никаких трений? Давай, Боря, вспоминай, кому в последнее время соли на хвост насыпал! Может, толкнул кого-то ненароком, или на дороге подрезал, или еще что-нибудь?.. У человека ведь на лбу не написано, из ФСБ он или из жилконторы…

Борис Иванович понял все еще до того, как подполковник кончил говорить. Ему отчетливо вспомнилось утро того злополучного дня, когда патрульные отобрали у него машину на том основании, что она якобы числится в угоне: «тойота», из-за которой он не мог попасть в свою машину, ссора с ее хамоватым и не совсем трезвым хозяином, заброшенный в мусорный бак травматический пистолет… И слова сидящего на асфальте толстяка, в тот момент показавшиеся пустыми угрозами, попыткой махать кулаками после драки: дескать, не на того руку поднял, как бы тебе после об этом не пожалеть. И расплата, последовавшая всего через час после инцидента – то есть практически мгновенно, причем, если верить Пермякову, по линии ФСБ… Ну, а то по какой же! Кто еще мог так оперативно, буквально одним звонком по телефону, все это организовать?

– Черт, – сказал он огорченно. – А я-то думал, что это просто ошибка, недоразумение…

– Ага, – сказал Пермяков, – вспомнил? Давай выкладывай. Да без утайки, как семейному доктору или адвокату. Дело-то серьезное, с этой конторой шутки плохи!

Рублев и сам понимал, что дело серьезное. Даже случайное недоразумение, ставшее следствием путаницы в базе данных ГИБДД, вполне могло обернуться конфискацией автомобиля. А «недоразумение», организованное чекистами, могло обойтись намного дороже – насколько именно дороже, даже страшно было подумать.

– Черт, – повторил он. – Надо было сразу его прикончить. Или хотя бы врезать гаду как следует. Тогда хоть знал бы, за что страдаю.

– Да, – сочувственно покивал лысой головой Пермяков, – это как в одной книжке сказано: раненый полицейский хуже дикого кабана, его надо либо сразу убивать, либо вообще не трогать.

– Хорошая книжка, – вздохнул Рублев. – И наверняка со счастливым концом.

– Ну, мы-то не в книжке живем, – напомнил подполковник. – Так что выкладывай по порядку.

Борис Иванович нехотя стал выкладывать все по порядку: про день рождения, про букет, про заблокированные двери, предложение забраться в машину через багажник и все, что за этим предложением последовало, вплоть до трогательной сцены прощания с сидящим на земле толстяком.

– Ты в своем репертуаре, – дослушав до конца, проворчал подполковник. – Сила есть – ума не надо. Так, говоришь, номера смоленские? А поточнее припомнить не можешь?

– А чего припоминать, – сказал Рублев. – Я на этот его номер до тошноты насмотрелся, пока вдоль стоянки прохаживался. Пиши, если это поможет.

Он продиктовал регистрационный номер «тойоты». Павел Егорович снял трубку телефона и стал, держа ее в руке, тыкать указательным пальцем в кнопки, набирая номер. Свободной рукой он открыл тумбу письменного стола, извлек оттуда початую бутылку водки и показал ее Рублеву, вопросительно приподняв брови: будешь? Борис Иванович в ответ лишь пожал плечами: почему бы и нет? Пермяков удовлетворенно кивнул: правильно, наш человек, – поставил бутылку на стол и полез в тумбу за рюмками.

Отдавая по телефону необходимые распоряжения, касающиеся установления личности владельца «тойоты», он продолжал, перекосившись набок, свободной от трубки рукой доставать из тумбы и выставлять на стол немудреную закуску: бутерброды с колбасой и домашними котлетками, огурчики, помидорчики и прочую петрушку. Прервав соединение, он сейчас же набрал новый номер и стал уже совсем другим, отнюдь не приказным тоном расспрашивать какого-то Петра Игнатьевича о здоровье и семейных делах. Попутно он извлек откуда-то складной нож и протянул его Рублеву, красноречиво кивнув на закуску. Борис Иванович кивнул в ответ, раскрыл лезвие, оказавшееся отточенным до бритвенной остроты, и принялся крупно, по-мужски, строгать зелень. Зелени было немного; бутербродов тоже оказалось всего четыре штуки, и он, чтобы не сидеть без дела, разрезал каждый из них пополам, с неловкостью думая при этом, что не только эксплуатирует полезное знакомство, но еще и оставляет это самое знакомство без принесенного из дома, заботливо собранного женой обеденного перекусона.

Не прерывая разговора, со стороны выглядевшего просто дружеской болтовней, Павел Егорович пощелкивал кнопкой компьютерной мыши и неумело тыкал указательным пальцем в клавиши. Он оторвался от этого занятия лишь один раз – вопросительно взглянул на Бориса Ивановича, кивнул на бутылку и сделал круговое движение над рюмками, предлагая посетителю не сидеть просто так, глазея по сторонам, а заняться делом, – после чего снова уставился в монитор.

Рублев наполнил рюмки, а потом, не дожидаясь особого распоряжения, прогулялся к входной двери и запер ее на ключ. Это самоуправство было встречено одобрительным кивком хозяина; потом его устремленный на монитор взгляд стал внимательным и цепким, глаза забегали из стороны в сторону, явно читая какой-то текст. При этом подполковник продолжал разговаривать, громогласно и довольно язвительно высказывая сомнения в правдивости слов какого-то Кузяева, утверждавшего, что в прошлое воскресенье выловил из Оки семикилограммовую щуку. – Да брешет, брешет, как последний дворовый кобель, – посмеиваясь, говорил он в трубку, маня Бориса Ивановича пальцем. – Он же сам из прокуратуры, а значит, на слово даже родной жене не верит… А? Жене – в последнюю очередь? Да, тоже верно… – Он рассмеялся. – Ну, так я же и говорю: была бы щука, он бы ее непременно предъявил. Так и бегал бы с ней по знакомым, пока она у него не протухла бы. А то – ни щуки, ни фотографий, ни свидетелей… Уху он, видите ли, из нее сварил! Раз свидетелей не было, значит, рыбачил один. А сколько ухи можно сварить из семикилограммовой щуки? И какое брюхо надо иметь, чтобы в одиночку все это умять? Врет как сивый мерин, даже слушать не хочу!