Беспокойный ум. Моя победа над биполярным расстройством - [20]

В этот момент изображение вышло за пределы моей головы. Я была парализована страхом. Вращение центрифуги, дребезжание стекла о металл становились все сильнее, а затем машина разлетелась на тысячу осколков. Кровь была повсюду. Она забрызгала оконные стекла, залила стены и картины на них, стекала вниз на ковер. Я взглянула на океан и увидела, что кровь на окне слилась с кровавым закатом, было невозможно отличить одно от другого. Я кричала во всю силу своих легких, но не могла никуда деться от вида крови и грохота машины, которая все ускоряла свое ужасное вращение. Мои мысли не просто кружились в безумной карусели, они превратились в жуткую фантасмагорию жизни и разума, полностью слетевших с катушек. Постепенно галлюцинация отступила. Я позвонила коллеге. Налила себе большой стакан скотча и стала ждать его приезда.

К счастью, он пришел на помощь прежде, чем моя мания стала очевидной для всех. Это был мужчина, с которым я встречалась после расставания с мужем, и он очень хорошо меня понимал. Он поставил меня перед фактом, что я должна начать принимать литий. Это было непросто даже для него: я была перевозбуждена, подозрительна и агрессивна. Он был мягок, но неотступен, и сумел убедить меня назначить встречу с психиатром. Вместе мы изучили все, что нашли о моей болезни и методах ее лечения. Управление по контролю за лекарственными средствами разрешило использовать препараты лития для лечения мании всего четыре года назад, в 1970 году, и в Калифорнии найти их было непросто. Но после прочтения всех медицинских исследований стало очевидно, что литий – единственный препарат, который может помочь в моем случае. Мой друг прописал мне литий и еще несколько нейролептиков в качестве «скорой помощи», пока я не получу заключение профессионального психиатра. Он написал мне, сколько таблеток нужно принимать утром и вечером. Он не пожалел многих часов на беседы с моими родственниками, объясняя им, как мне можно помочь. Он также потребовал, чтобы я взяла кратковременный отпуск, и в итоге это спасло меня от потери работы и лицензии на медицинскую практику. А еще он присматривал за мной у меня дома, когда только мог.

После этого первого в моей жизни приступа мании я чувствовала себя бесконечно хуже, чем во время худшей из предыдущих депрессий. На самом деле хуже, чем когда-либо еще в своей жизни, за которую я вроде бы уже привыкла к подъемам и падениям. У меня были умеренные приступы мании и раньше, в лучшем случае они приводили меня в экстаз, в худшем – вгоняли в стыд, но никогда не были такими страшными. Я к ним вполне приспособилась, выработала приемы самоконтроля: научилась подавлять приступы неуместного смеха, обуздывать раздражительность. Научилась избегать ситуаций, которые могли взвинтить мои сверхчувствительные нервы, научилась делать вид, что слушаю, когда мой разум витал за облаками, в тысяче разных направлений одновременно. Моя карьера тем временем шла полным ходом. Но ни успех на работе, ни воспитание, ни интеллект, ни характер не подготовили меня к встрече с безумием.

Я неумолимо приближалась к этой точке многие недели, осознавая, что все совсем не в порядке. Я отчетливо помню тот момент, когда осознала, что душевно больна. Мои мысли скакали так быстро, что, заканчивая фразу, я уже не помнила ее начала. Обрывки идей, образов, фраз проносились в моем мозгу, как звери в детских сказках. В конце концов, как и эти звери, они превратились в бессмысленные пятна. Все понятное раньше стало непонятным. Я отчаянно хотела снизить темп, но не могла. Ничего не помогало – ни многочасовой бег, ни заплывы на несколько миль. Что бы я ни делала, моя энергия не истощалась. Секс стал слишком интенсивным, чтобы приносить удовольствие, и во время его мне казалось, что мой мозг пронзают черные линии света. Это пугало. Моя фантазия рисовала картины медленной, болезненной смерти всех растений на планете – листок за листком, стебель за стеблем они умирали, и я ничего не могла поделать. Они издавали пронзительные вскрики. Все больше и больше темноты и распада.

Наступил момент, когда я решила, что, если мой разум не станет прежним, я убью себя. Сброшусь с ближайшей двенадцатиэтажки. Я дала себе двадцать четыре часа. Но я не чувствовала времени – миллионы мыслей, влекущих и болезненных, проплывали мимо. Бесконечные и ужасные дни бесконечно ужасных препаратов – торазин, литий, валиум, барбитураты. Все это наконец-то подействовало. Я почувствовала, как мой разум замедляется, как я снова его контролирую. Но прошло еще немало времени, прежде чем я снова начала ему доверять.

С человеком, в тот период ставшим моим психиатром, я познакомилась, когда он был старшим ординатором Института нейропсихиатрии Калифорнийского университета. Высокий, привлекательный, уверенный в себе, он обладал железной логикой и отличался острым умом и чувством юмора, которое смягчало этот внушительный образ. Он был жестким и дисциплинированным и прекрасно понимал, что и как следует делать. По-настоящему преданный своей профессии, он был отличным учителем. В тот год, когда я была интерном на кафедре клинической психологии, он руководил моей врачебной работой в стационаре для взрослых пациентов. Он стал для меня примером рационального мышления и эмпатии в клинике, где доминировали самолюбование и бессмысленные рассуждения о внутренних конфликтах и сексуальности. Он твердо придерживался мнения о необходимости раннего и интенсивного медикаментозного лечения психотических пациентов, но также был уверен в важности психотерапии для облегчения состояния больного. Его доброта к пациентам в сочетании с глубокими познаниями в медицине, психиатрии и психологии произвели на меня сильнейшее впечатление. Он стал единственным, кому я смогла довериться, когда у меня началась буйная мания сразу же после начала работы на факультете. Я интуитивно понимала, что у меня нет ни малейшего шанса сбить его с толку. В момент полной растерянности я приняла удивительно здравое решение.