Бесовские времена - [2]

— И что?

— Мне жаль тебя… — и тут, видя, что Даноли хоть и утомлённо, но насмешливо ухмыльнулся, поправился, — ну, ладно-ладно, лгу, конечно. Ничуть мне тебя не жаль. Скажем так — я пришёл с добром и даром.

Полумёртвый от усталости и бедствий Альдобрандо рассмеялся, сам удивляясь, что у него хватает сил на это. Впрочем, если бы он задумался, то понял бы, что запредельный уровень потерь убивает чувствительность души. Теряя близкого — человек скорбит, но теряя всё — он уже ничего не чувствует. Даноли тоже омертвел и не ощущал полноты своих скорбей. Это его и спасало.

— Боюсь я данайцев и коней их троянских… Ты и добро — что общего?

— Ну, и чёрт с тобой.

— Не надо. Господь — прибежище моё.

— Ладно, дело хозяйское. Не хочешь даров — не надо. Но я выполню всё, что пожелаешь. Проси. Хочешь, я верну тебе твои затонувшие корабли?

— «Все, что попросишь я дам тебе, если ты, падши, мне поклонишься?»

— Глупец, зачем мне твои поклоны? Проси, чего хочешь, и не кланяйся. Хочешь, воскрешу твоих сыновей?

— Просьба есть признание твоего могущества, следовательно, ересь. Кто ты, ангел смерти, чтобы даровать жизнь? Впрочем, одна просьба у меня к тебе есть, — Альдобрандо болезненно поморщился: голос пришедшего отдавался в его голове тяжелой болью, — рассыпься ты, Бога ради, отродье диавольское! Это от усталости мне, должно быть мерещится, — горестно пробормотал он.

Пришедший в ночи язвительно и желчно рассмеялся.

— Не надейся, ничего тебе не мерещится. Ну, да ладно. Искусы мои ты отвергаешь, на уловки не ловишься, на дары плюёшь. Я, честно сказать, и не ожидал, что ты попадёшься. Не тот материал. А ведь тысячи бы клюнули… — злобно поморщился он. — Но что врать-то? Я и пришёл-то совсем не за этим. Ты просто бесишь меня, а взбесить Князя бесовщины — это суметь надо. Что же, если я тебе так не нравлюсь… знай, с сего часа и до кончины твоей мир духов не оставит тебя, — глаза Сатаны загорелись злобой. — Я прокляну тебя знанием запредельным. Но то, что понимать будешь — будет тебе ненужным, нужное же — не поймешь, понятое же — изменить будешь ни в силах, ну а то, что мог бы изменить — менять будет глупо… — Сатана усмехнулся. — Ну, то бишь, будеши, яко бози, добро и зло ведати.

Альдобрандо побелел и с отчаянным воплем: «Господи, за что?», вскочил и рухнул на колени пред статуей Христа. Он понял Сатану — и ужаснулся. Но тут неожиданно в зачумлённом доме просветлело. Рядом с Альдобрандо возникло полупрозрачное облако, принявшее очертания крылатой тени. Даноли поразился его совсем не иконописным крыльям — они шевелились белоснежным оперением, сияющим и бархатистым, их размах был огромным, крылья, казалось, заполонили зал. Таким же сияющим было и лицо незнакомца, строгое и спокойное. Ночной гость Альдобрандо не удивился, но поморщился при его появлении.

— Ты превышаешь свои полномочия, Сатана…

— По святости и искус, Микеле. Не вами ли сказано, что «цена одной спасённой души превышает цену всего мира»? Вот и оценим. Ты опоздал. Сказанное останется.

Альдобрандо недоверчиво взглянул на того, кого Сатана назвал Микеле. Иногда и Сатана принимает облик ангела света… Не дурачит ли его дьявол? Не двоится ли он? Сердце его согревалось в сени этих белоснежных крыльев, но на какие обманы не способен Сатана? Крылатое существо прочло его помыслы, но не утрудило себя пояснениями.

— Моё имя Микеле, Альдобрандо. Да, сказанное останется. — Даноли, осмыслив его слова, помертвел и закрыл лицо руками, и тут услышал слова Давидовы, — «но ты сказал: «Господь — упование мое», Всевышнего избрал ты прибежищем твоим, и Ангелам Своим заповедал Он о тебе — охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесу тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею, перьями своими осеню тебя, и под крыльями моими будешь безопасен…»

До Альдобрандо дошло, что словами древнего псалма существо с белоснежными крыльями обещало ему свою защиту и Божью помощь, но потрясение не проходило.

— Но как жить в мире демонов? Я не выдержу, этого нельзя выдержать, никто не сможет, это проклятие, я паду…

— Кто падёт из любви к Богу, взойдет, подобно звезде, Альдобрандо. Я закрою тебя от непереносимого, — глаза архангела заискрились, — и ты не будешь одинок, ибо хоть и много слепых во времена бесовские, не стоят города без семи праведников. Помни об этом…

— Но… зачем… зачем мне жить? — Этот вопрос для Даноли был насущным.

— Зачем на земле святые? — лицо Микеле просияло, — затем, что цена одной спасенной души, истинно сказано, превышает цену всего мира…

…Когда Альдобрандо очнулся — каминный зал был пуст, в окна лился солнечный свет. Даноли возликовал, поняв, что просто видел кошмарный сон. Поднялся, оделся, опустил в холщовую суму каравай хлеба, бритву да огниво, засунул в карман кошелёк, за пояс — отцовский кинжал, уже тридцать пять лет принадлежавший ему, собрал пожитки и, оседлав коня, направился в Урбино. Если герцога Франческо Марии там нет — значит, он в Пезаро. Герцог часто переезжал с места на место, и Альдобрандо решил попытать счастья в столице.

Даноли думал о монашестве. Смысла оставаться в миру не видел. Сказать всю правду — Альдобрандо не видел смысла оставаться не только в миру, но и в мире живых, но уход был не в его власти — Бог не есть смерть, а Альдобрандо любил Бога. Но в миру он, граф Альдобрандо Даноли, принадлежал к свите герцога Франческо Марии Урбинского и не мог без его позволения принять, как намеревался, постриг. Жизненный путь придворного был определен с рождения и до последнего часа: с детских лет его обучали владеть оружием, а в семь лет посылали служить пажом в замок сеньора, где он учился охотничьему мастерству, верховой езде, искусству боя и хорошим манерам. Четырнадцатилетний паж становился оруженосцем, сопровождал герцога в походах и на турнирах, помогая на поле брани и прислуживая в замке. Семь лет спустя посвящался в рыцари. После традиционной ночи бодрствования в часовне Даноли посвятил свой меч Богу и господину, принял причастие, надел шпоры и перепоясался мечом. Всё как обычно.