Бесноватые - [80]

Грейс Делайт была его пациенткой: он сам говорил, что посещал этот дом ранее. Естественно ожидать, что врач, узнавший о смерти пациентки и не спросивший, где она лежит, направился в спальню. Доктор Эйбил поступил иначе. Он прошел прямо к сундуку, на котором вы сейчас сидите, как будто предполагал, что найдет женщину на полу рядом с сундуком.

Короче, он плохой актер и совестливый человек; он был потрясен не менее, чем Пег или я. Но все это мелочи по сравнению с тем, что сказал доктор, обследовав труп. Если вы, судья Филдинг, служили в армии и участвовали в боевых действиях…

Говоря это, Джеффри расхаживал взад-вперед по комнате. Тут он остановился и мгновенно осекся:

– Сэр, простите меня! Я забыл…

– Стоп! – с величественным жестом перебил его судья Филдинг. – Вы польстили мне, забыв о моей слепоте. И не так вы наблюдательны, как вообразили себе. Я ослеп, когда мне было восемнадцать. Отец мой был генералом, и хотя я не был в бою, но мог быть. Что же сказал доктор Эйбил?

– Он сказал, что у людей, умерших насильственной смертью, например от удара стилета, лица бывают искажены гримасой, а конечности – застывшие, как это и было у Грейс Делайт.

– Ну? Разве не так?

– Так, конечно. Но то, что мы называем «трупным окоченением», – оно обычно наступает лишь через какое-то время – может произойти и непосредственно в момент смерти, если она последовала от удара штыком или от пули.

– Так где же тут ложь?

– Ложь в том, сэр, что, по словам доктора Эйбила, те же симптомы могут быть у человека, умершего от ужаса без всяких ран. А я знаю, что это не так.

– Откуда?

– Должен, к стыду моему, признаться, что однажды мне довелось присутствовать при приведении в исполнение приговора военно-полевого суда. Приговоренный рухнул наземь и умер еще до того, как был произведен залп. И его конечности вовсе не были окоченевшими.

– Итак, добрый мой Джеффри, вы все это знали, но не заподозрили доктора Эйбила во лжи?

– Нет. Об этом я подумал лишь на следующий день. Дело в том, что поначалу я обманулся: я решил, что в старухе еще теплится жизнь, и попытался оживить ее.

– Что за ерунда! Если бы вы рассказали мне все в субботу утром…

В этот поздний час усталым людям было не до выяснения отношений. Джеффри остановился и взглянул на судью.

– Ладно, – произнес тот, прежде чем Джеффри собрался ответить ему. – Хватит препираться. Но я проглядел, может подняться шум. И мне придется объяснить, как я сумел докопаться до истины.

– Слава Богу, сэр! Это, по крайней мере, откровенно. Ну что ж, я снова ваш.

– Тогда продолжайте. Вы заподозрили доктора Эйбила. Не имея на то права, вы взяли двух констеблей, которых собирались использовать в личных целях. Вы отправились на Лондонский мост, намереваясь похитить драгоценности. Вы их нашли. Так?

– Мне было очевидно, что старуха умерла насильственной смертью. В этой ситуации у доктора Эйбила были все возможности скрыть истину, заявив приходским властям, что Грейс Делайт умерла от ужаса, то есть смерть явилась случайностью. Как я уже сказал Пег, в этом случае не должно было быть ни коронерского расследования, ни вскрытия. Именно так и поступил доктор Эйбил. С другой стороны, если он убил старуху, то как? Я сам готов был присягнуть, что не видел никаких ран на теле. И каковы были его мотивы?

– Мотивы? – Брови слепца поползли вверх; – Драгоценности, что же еще? Я сразу мог вам сказать, а потом-таки и сказал, что о старухином богатстве постоянно ходили слухи. А поскольку она была пациенткой доктора Эйбила, он вполне мог пронюхать о кладе.

– Мог, – согласился Джеффри. – Но почему он тогда не взял – даже не попытался взять – драгоценности? Нужно было спешить: ведь через два дня ему пришлось бы покинуть свой дом на Лондонском мосту. Может быть, дело было в том, что он не знал, где спрятан клад? Это было лишь предположение, в справедливости которого я мог убедиться лишь на месте. Грейс Делайт доверяла только своему сундуку; запоры она презирала, а окна занавешивала исключительно затем, чтобы никто не мог за ней подглядывать.

Что касается мотивов, то я подумал еще об одной вещи. Для врача божьей милостью, который долгое время за гроши лечил бедняков, «не шарлатана», как сказал хозяин «Виноградника», – и это подтвердили бы многие – поведение доктора Эйбила выглядело странным, если, конечно, оно не объяснялось какими-то очень вескими причинами, неизвестными нам.

Поэтому я послал ему записку с просьбой встретиться со мной в таверне «Радуга» на Флит-стрит. Я был уверен, что если он виновен в убийстве, то непременно придет. Там я рассказал ему длинную историю, которая сейчас вам известна…

– И очернили меня?

– Отчасти. В целом это была правдивая история.

– И вы послали его на Сент-Джеймсскую площадь? Зачем? Вы что, обнаружили какую-то связь между доктором Эйбилом и миссис Крессвелл?

– Нет. Я не умею читать мысли, и у меня нет черного камня доктора Ди[56]. Мне вовсе не нужно было, чтобы он шел на Сент-Джеймсскую площадь, и я был изумлен, когда он согласился пойти.

История, которую я ему рассказал, – абсолютно правдивая и позволившая мне привести в порядок мои собственные мысли – имела целью сообщить ему две вещи. Первое: то, что в молодости Грейс Делайт была замужем за краснодеревщиком, то есть сокровище может оказаться в том единственном предмете мебели, в котором его можно было спрятать. Второе: что я неожиданно наткнулся на источник богатства и скоро приберу его к рукам.