Бесконечные Вещи - [38]
Пирс содрогнулся от жалости. Как бы вы перевели эти строчки, такие слегка пугающие, не римские, нежные? Вероятно это невозможно. Animula vagula blandula: прелестная странствующая душа, маленькая душа-странница, его душа как ребенок, как его собственный сыночек. По-латыни Hospes — незнакомец, а также убежище для незнакомца: слово созвучно с guest>[181], ghost>[182] и еще host>[183]. Где-то в глубине индоевропейской истории — или в сердце — они имели один корень.
У него возникло ощущение, что в его руку скользнула другая рука, и он почувствовал, как мир вокруг стал бесцветным и безмолвным — здесь, в гробнице, он и был бесцветным и безмолвным, но теперь и другой мир стал таким же; Пирс здесь не отбрасывал тени. Неужели ты наконец позвал меня? Никто его не спрашивал, и он не услышал это, нет. Но он стоял такой подавленный, как будто услышал.
Почему он такой, какой есть, а не лучше? Есть ли еще время? Он пришел в никуда. Почему? Почему он не сделал то, что должен был или мог сделать?
Ответа не было, только чужая рука скользнула прочь. Правая рука, державшая левую Пирса. Горячая волна устремилась от нее к тому месту, где билось сердце. «Я не могу наполнить себя только самим собой», подумал Пирс.
Вернулось глухое эхо ног, топавших по камню, и далекие голоса, и Пирсу показалось, что он сжался или расширился или одновременно и то, и другое: стал маленьким в огромном мире и настолько огромным, что мог вместить в себя маленький. Казалось, прошло лишь мгновение. Его группа уже ушла, он последовал за ней. Гид указал на решетку, вделанную в пол, и на темную глубокую дыру под ней; проходя, люди смотрели вниз и тихо вскрикивали от восхищения и ужаса. Prigione di San Marocco>[185]. Подземная темница, единственная, которую Пирс видел или мог когда-либо увидеть, за исключением тех, что внутри его. И туда ненадолго бросали Казанову, Каллиостро или Бенвенутто Челлини, если он правильно понял гида>[186].
Вверх. Казалось, они карабкались вверх из чрева погребального холма или горы. Маленькие двери вели в комнаты, названные по именам различных пап, прятавшихся или отдыхавших в них; гротескно разрисованная ванная с мраморной купальней>[187]. Потом они оказались на верхушке башни, на которую, чтобы вырастить деревья, некогда насыпали глубокий слой символический земли из первоначальной римской могилы; сейчас здесь сплошной камень и фонтан эпохи Возрождения. Наверное, папы с удовольствием бродили здесь, вдыхая свежий воздух. Вокруг внутреннего двора, ниже уровня земли — камеры для знаменитых узников: гид показал каменные воздуховоды, поднимающиеся оттуда. Быть может, для того, чтобы папы, прогуливаясь по двору, беседовали с ними? История. Prigione storiche>[188], прошептали в толпе. Беатриче Ченчи>[189], убившая отца. Кардинал Карафа>[190], задушенный в камере. Джордано Бруно. Та самая.
Туда можно было спуститься.
Маленькая. Толстая дверь открыта, теперь навечно. В стене нечто вроде алькова, а в нем каменная полка, на которой лежал его жесткий матрас. Он должен был иметь стол и стул. Отхожее ведро. Распятие. Ему разрешили иметь только книги, напрямую связанные с его защитой, но и таких могли быть тысячи, целая библиотека. Хотя и не такая большая, как текучая живая библиотека в его голове или сердце. Голодный, скорее всего: обычно заключенного кормила семья, а у Бруно ее не было.
Пирс уселся на каменную кровать. Коснулся грубой гладкой стены и поднял глаза на квадрат солнца, видневшегося в конце воздуховода. Страдал ли Бруно от жары летом, от холода зимой? Долгими зимними ночами разрешили ли ему зажигать свечи?
А можно ли быть уверенным в том, что Бруно держали именно в этой камере? Неужели знание прошло сквозь годы, от одного сторожа к другому, от архивариуса к архивариусу, от гида к гиду? Могла ли камера остаться неизменной? Похоже, почти не изменилась: каменные стены, теплый римский камень, почти привлекательный, без сомнения, в футы толщиной. Он поискал инициалы, нацарапанные на стенах, как у Байрона в Шильонском узнике, и не нашел ничего, совсем ничего. Никакой отметины из тысяч, которые Бруно мог сделать.
Запись о суде инквизиции над Бруно пропала: Пирс это знал. Осталось только sommario>[191] процесса, сделанное знаменитым иезуитом и богословом Роберто Беллармино, канонизированным в 1936 г.>[192]; внушительная фигура в детстве Пирса. Вероятно, в последний год заключения Бруно Беллармино много разговаривал с ним. Добрым некрасивым кардиналом владела страсть — возвращать еретиков в лоно церкви; он пускался в долгие богословские диспуты с королем Яковом I, отцом Елизаветы, Зимней королевы. Вот была бы удача, если бы он сумел убедить Бруно покаяться в своих заблуждениях. С его могуществом Бруно стал бы одним из тогдашних звезд, вроде Гаспара Шоппа
