Бесконечные дни - [32]

Глава двенадцатая

Весна приходит в Массачусетс, ранняя, дружная весна. Господне дыхание выгоняет зиму отовсюду. Это что-нибудь да значит для тысячи парней, собравшихся в лагере в месте, называемом Лонг-Айленд, за городской чертой старого Бостона. Только на нас падают бесконечные ярды дождя – пелена воды, толстая, как сукно. Дождь молотит по палаткам. Но у нас есть новое дело в мире, и самые наши сердца горят им. Так кажется нам, когда мы выступаем на войну.

В основном мушкеты, очень мало винтовок Спенсера – таких, как та, что когда-то в руках вождя разозлила Старлинга Карлтона. Пистолеты, кое у кого – знаменитые револьверы Ле Ма и Кольта. Сабли. Штыки. С этим нам идти против мятежников. Какие-то новые пули, мы таких не видали в пору войн с индейцами. Они не круглые, а заостренные, вроде церковной двери. Майор в новом обличье полковника приводит целый косяк ирландцев из бостонских глубин. Портовые грузчики, землекопы, возчики, негодяи, сквернословы и мелкие парнишки, похожие на мышек. Годятся все, ведь нам нужно разрастись в огромную армию, такова главная задача. Нас с Джоном Коулом произвели в капралы, потому как мы настоящие солдаты, служилые. Майор и Старлинга Карлтона привез, и тот теперь сержант, и Лайдж Маган тоже. А он старше нас, и потому его сделали старшим сержантом, знаменщиком, он будет нести знамя. Лайджу, должно быть, лет пятьдесят. Все прочие поступают рядовыми – добровольцы, сторонники Севера, искатели удачи. В полку тысяча лиц, а знакомые нам – в роте D. Мы подписываем контракт на три года – все думают, что война больше не продлится, иначе какие же мы есть христиане. Большинство рядовых записываются на девяносто дней. Они хотят отдать свой долг и с гордостью вернуться домой. Нас муштруют, гоняют взад-вперед по неровному плацу, и сержанты как могут учат новобранцев заряжать мушкет, но, Бог свидетель, те схватывают не быстро. Хорошо, если один заряд из десяти вылетает нормально. Шеридан, Дигнэм, О’Райли, Брейди, Макбрайен, Лайсет – список ирландских фамилий длиной с реку Миссури. Кое-кто из них побывал в массачусетских ополченцах, от этих чуть больше толку. Но все-таки, боже милостивый. Может, мистеру Линкольну пора уже начать беспокоиться, говорит Джон Коул, и вид у него растерянный как не знаю что. Они даже самое простое не умеют, говорит Старлинг Карлтон. Он приехал вчера – весь прямо такой смущенный и дружелюбный, и вот он обнимает Джона Коула и, я клянусь, чуть не целует с радости. Потеет, как сырая стена. Лайдж Маган трясет нам руки и говорит: вот же катавасия с этой новой войной, и как вы поживали, парни? Мы говорим, что поживали хорошо. А как та индианочка, спрашивает Старлинг. О, она тоже неплохо, говорю я. Майор взмылен, как Иисус на свадьбе, но все равно подходит, улыбается нам прежней улыбкой и говорит, что миссис Нил передавала привет своим старым солдатам. Это нас рассмешило. Старлинг Карлтон считает шутку намного смешней, чем она есть, и долго ржет, запрокинув лицо к небесам. Майор совсем не обижается, да Старлинг Карлтон и не хочет его обидеть. Вот он оглядывается, моргая и стряхивая пот со старой фуражки. Вы сделаете все, что в ваших силах, ребята, я знаю, говорит майор. Да, сэр, отвечает Лайдж. Черт побери, еще бы мы не постарались, говорит Старлинг Карлтон. Я знаю, что вы постараетесь, отвечает майор в красивой полковничьей форме. Идите за своим капитаном, ребята, говорит он нам. Это он про капитана Уилсона – тихого рыжеволосого ирландца. Еще у нас есть лейтенант Шоннесси и лейтенант Браун. Похоже, приличные люди, дублинцы. Сержант Маган. Два капрала – я и Джон. Ирландское рагу из уроженцев Керри и прочих голодающих с запада, только что с корабля. Парни с лицами словно из черного, моренного в болоте дуба. И парни помоложе – сплошные улыбки и гримасы. Они слушают. Глаза и носы и рты самые разные. Материны сыны. Они уже видели смерть своего мира и теперь испрашивают прощение у Судьбы, чтобы она разрешила им драться за новый. Все эти лица. Капитан Уилсон произносит неплохую речь прямо в день нашей отправки в Вашингтон – как сейчас вижу его на седельном ящике и все поднятые к нему лица. Черт побери, от таких воспоминаний любой расплачется, у кого есть разум. «Мы просим только об одном, – сказал тогда капитан, – чтобы вы хранили Союз в своем сердце и держали курс по этой путеводной звезде. Ваша страна требует от вас нечто превыше обычных человеческих сил. Она требует от вас мужества, силы, преданности – и возможно, что взамен вы получите только Смерть». Может, он это в каком-нибудь учебнике вычитал. Говорит, как древний римлянин, замечает Старлинг Карлтон, – у него самого вид ошарашенный, как у покинутой девы. Но как-то эта речь все же ранила нас, чтобы мы поняли. Солдаты обычно сражаются за доллары, каковых в этом случае им полагалось тринадцать. Но тогда все было по-другому. Мы готовы были сожрать головы своих врагов и выплюнуть волосы. А с виду – приятный человек из Уиклоу с музыкальным голосом, с выговором янки.

Потом, радостные, что кончилось сидение в лагере, мы маршируем в Вашингтон шумной синей рекой из четырех полков, и нас сгоняют в одно место, потом нас инспектируют важные шишки – черные точечки вдали, и мы ни слова не слышим изо всех таких-растаких речей. Та же ерунда, говорит Старлинг Карлтон, но любому дураку видно, что он все равно горд. Вся огромная армия, черт бы ее побрал, выстроилась вокруг, и пушки сверкают экстазом сияющей славы, не говоря уже, что все солдаты почистились и побрились как могли. Двадцать тысяч душ – это немало. Что ни говори, немало.