Бесиво - [34]

И то, что успел, и то, что без сдачи… Короче, маета злобная, с которой из дому выехал, осела с души куда-то вовнутрь, знать, где-то там, внутри, запасник имеется или отстойник, где маета, осев, слегка скисает и изжоги не дает, потому что обратной дорогой уже баранку не дергал на поворотах и пальцы на ней не немели, думал — с жалостью, — что не сложилась жизнь у братана, и это надо первей понимать. Бог с ним. Да, конечно, пусть забирает свои «зеленые»… Чуть меньше половины осталось, но то ж почти половина. На дом едва ли, а на приличную сараюху хватит. И как понял он Санькину муку, не до хором ему — лишь бы у моря осесть. Ну и пусть посидит, коль душа просит. Потом все равно обратно приползет, если выживет, зато уж смирнее будет. Может, после всего и посидят у печки парой стариканов, которым делить нечего, а только сопли про прошедшую жизнь подтирать…

Когда к шипулинскому бугру подкатывал, с которого издаля деревня открывается, душок гари почувствовал. Погода сухая стояла, по огородам картофельную ботву жгут да сорняки всякие. Но, выкатив на бугор, обмер и глазами, и всем, что в грудях. В деревне сплошным пламенем, почти без дыма, полыхал дом… С краю деревни дом… Его дом! Санькин! Особенно слева… дровяник… и баня на задах — там одна краснота пляшущая… И — бах! бах! — то шифер на дровянике… Самого же дома и не видать вовсе — красной стеной опоясан… А народишку-то вокруг — и не думал, что в деревне столь душ проживает…

Рванул напрямую через покошенные поля, «жестянку» не жалея, глазам не веря, душой не принимая, будто во хмелю или в обморочности. Влетел в канавку, заглох, машину бросил, побежал, словно над землей бежал, земли не касаясь, — башка впереди, ноги сзади. Метров за триста, за двести уже знал: поздно… Крыши нет… Труба торчит… Вместо стен четыре… или пять… или более. Стены огня… Оттого и людишки вокруг без движений, как на похоронах вокруг могилы… Когда добежал до крайних, упал бородой в пыль и промеж чьих-то ног смотрел и слушал, как с шипением и треском улетает в небо жизнь, вся жизнь, что от самого сызмальства и до сегодня, и до завтра, и теперь уже до самой смерти — вся жизнь! Целиком!

Исплаканная жена рядом опустилась на землю, но не прислонясь, а только рядом. Сквозь огневое рычание вдруг чей-то визг психотный — какой-то мужик с лопатой выплясывает под самой жарой, лопатой машет, люди от него шарахнулись, чуть не затаптывая лежащего на земле Андрюху… Жена руки вперед выставила защищая…

А псих-то… Это ж Санька!

Первая мысль — ладно, хоть живой… Но вторая… Поднялся, расталкивая всех, к нему, прыгающему козлом. Разобрал, что орет. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло…». И лопатой машет, будто невидимые головы срубает. Хватанул его за плечо, развернул к себе — ну, конечно, в стельку, а глаза озверелые, как медяки-пятаки круглые, красные то ли сами по себе, то ли от пожарища.

— А-а-а! — закривлялся. — Вот и братец объявился! А я тебе — подарочек! Ты всю жись вкалывал взагиб-перегиб, а я зажигалочкой разочек чиркнул, и тепереча скажи, мозгастый ты наш, сколько ты нынче стоишь? А? После моей зажигалочки?

Вдруг еще пуще озверился, оскалился желтым полузубьем, одной рукой за грудки Андрюху, а другой — лопатой взмах…

— Ты меня воли лишил, гад, а я тебя — доли! Квиты!

Пьян-то пьян, а лопату Андрюха еле из руки вырвал-выкрутил. И слегка, чтоб утихомирился, по шее его, чумного, той же лопатой. Кинулся к огневищу, туда-суда — пустое! Нечего спасать! Совсем нечего! Не иначе, как со всех углов поджигал, гаденыш. Ведро в стороне валяется, поднял, понюхал — бензин. Лет пять назад, когда с бензином проблемы были, вкопал на задах в землю бочку в четыреста литров, скупил у районных шоферюг по дешевке бензину, залил почти до краев. Но попользовался немного. Значит, сперва бензином пообливал углы, а потом… Жена-то, дура старая, куда смотрела! А напоить-то ведь напоила, где ему еще взять, как не в домашней заначке…

Народ ведь — и откуда столько набралось — вдруг начал сдвигаться влево и скоро почти весь втолпился в двор соседнего дома, что слева. Там занялся штакетный забор. Но наготове с ведрами несколько баб, прошипел и отдымился. Благо, ветер и слаб, и не в ту сторону. Да и расстояние промеж домов не то что у прочих в деревне, — шагов тридцать, не меньше.

Андрюхе на соседние дома плевать. В мозгах пустота, а в пустоте горячим сгустком ярость вызревает и наружу просится. Когда бы не жар от пожарища, схватил бы кол или что под руку и помог бы огню, чтоб скорее, чтоб до пепла, чтоб полную пустоту увидеть на месте бывшего хозяйства, совсем полную, без головешек даже… Пустота лучше, чем развалины… Приедь сейчас «пожарка», не дал бы тушить. Но знал же, печь останется и будет торчать, как надгробье… И жесть с крыши в трубки посвернется, и кирпичные фундаменты — взорвать бы!

И вдруг из-за спины вопль истошный, как игла в затылок. Оглянулся — жена над Санькой склонилась горбом, а шея вытянута, что у черепахи из-под панциря.

— Убил же! Убил! — орет.

— Заткнись, дура! Если сдох — туда ему и дорога!

Хоть и в горячке был, но помнил, что слегка стукнул. Тыльной стороной… Подошел, присел.