Беседы великих русских старцев. О Православной вере, спасении души в различных вопросах духовной жизни - [115]

которую Бог дает смиренным. Самооправдание только кажется облегчающим, а на самом деле приносит в душу мрак и смущение». «Когда бываешь в Оптиной, — ска­зал батюшка в другой раз, — ходи на могилку отца Пимена и читай надпись на его памятнике — вот как должен держать себя монах». На памятнике отца Пимена, бывшего смирен­ным подвижником Оптиной пустыни, духовником братии и самого старца, надпись говорит о том, что он за кротость и смирение был любим всеми. Замечания настоятеля и старших принимал без всякого самооправдания, а, сложив смиренно руки, просил прощения.

Так ясно, просто излагал любвеобильный старец свои муд­рые наставления и так сильно они влияли на душу, истомлен­ную борьбой и искушением. В унынии и в томлении душев­ном старец был особенно сильным помощником; тут, конечно, главным образом действовали его молитвы, но тем не менее он не оставлял и без подкрепления словом. «Это крест монашеский, — говаривал он, — надо нести его без ро­пота, считая себя достойной, и получишь за это особенную милость Божию. Бог посылает этот крест любящим Его, но виновным в нерадении и за самомнение. Если в это время придут хульные помыслы отчаяния, то не должно смущаться: это внушение вражеское и не вменяется в грех человеку; нуж­но чаще говорить: «Господи, хочу или не хочу, спаси мя!» Тру­дящиеся, живущие в повиновении и понуждающие себя к смирению и самоукорению, избавляются от этого креста, но и он полезен и необходим в монашеской жизни, и кто испы­тал его, будет бояться как огня самомнения и возношения».

«Батюшка, — сказала одна сестра, — как я могу иметь сми­рение? Святые, которые жили праведно и считали себя греш­ными, этим действительно показывали свое смирение, а я, например, кроме грехов, ничего не имею, какое же это сми­рение, когда я вижу только то, что есть?» Батюшка на это ответил: «Смирение в том и состоит, чтобы в чувстве сердца иметь сознание своей греховности и неисправности, укорять себя внутренне и с сокрушением из глубины взывать: Боже, милостив буди мне, грешному, — а если мы, смиряясь на сло­вах, будем думать, что имеем смирение, то это не смирение, а тонкая духовная гордость».

Когда некоторые малодушные жаловались, что трудна мо­нашеская жизнь, батюшка говорил, что действительно иноче­ство требует постоянного понуждения и есть наука из наук, но в то же время она имеет громадные преимущества перед жиз­нью в миру. «Святые отцы сказали, — добавлял батюшка, — что если бы известно было, какие скорби и искушения быва­ют монахам, то никто не пошел бы в монастырь, а если бы знали, какие награды получат монахи, то весь мир устремил­ся бы в обители».

Батюшка вообще был снисходителен, и, зная, что люди теперь не могут выносить столь сурового образа жизни, какой вели древние иноки, он дозволял по немощи телесной иметь что-нибудь лишнее из пищи и одежды, но желание большого приобретения никогда не одобрял и особенно был всегда про­тив выигрышных билетов и надежды на выигрыш, говоря, что если нужно для человека, то Бог сумеет и без этого послать. Так, одна его духовная дочь имеет билет и, желая непременно выиграть, огорченная неудачей, говорит раз ему на общем благословении: «Вот, батюшка, опять я ничего не выиграла, а уж как я просила Господа, намедни всю «Херувимскую» про­молилась!» «Оттого-то ты и не выиграла, что молилась об этом во время «Херувимской»; поют: Всякое ныне житейское отложим попечение, — а ты просишь о выигрыше», — сказал ей на это батюшка со свойственной ему улыбкой.

Не было такой скорби, не было такого искушения, каких не снял бы благодатный старец с души каждого. К батюшке потому так тянуло в минуту жизни трудную, что он удиви­тельно горячо принимал к сердцу всякую тревогу душевную. Когда батюшка брал сестру для занятия, он в это время весь принадлежал ей, жил ее жизнью, вникал во все тайные изги­бы ее сердца, с самой нежной заботливостью указывал на не­достатки, судил и прощал, пробирал и ласкал. И как легко становилось на душе после таких занятий! Все как рукой сня­то, и выходили от него точно с другим сердцем, с новыми чувствами... Конечно, не одно только участие старца влияло на душу, но та великая сила благодати, какой он был испол­нен, совершала внутренний переворот, спасала и разливала жизнь и мир. Доказательством этого служат те многочислен­ные случаи, когда люди приходили к нему в сильном душев­ном смущении и, не успев еще передать ему свое внутреннее состояние, принимали одно благословение, когда он выходил к народу, и уже чувствовали облегчение, а иногда и полное избавление от душевной тяготы.

Батюшка выйдет на общее благословение, хлопнет по го­лове или, сидя на диванчике, пригнет голову и крепко держит рукой все время, пока разговаривает с другими, и затем отпу­стит, не сказав ни слова... А на душе стало уже светло и спо­койно! В другой раз придет сестра, как будто спокойная, ста­рец берет ее в келью и начинает наводить ее на какой-нибудь бывший с ней случай, в котором окажется что-либо серьез­ное и вредное, а между тем она и не считала это за важное.

Раз одна монахиня пришла к нему на исповедь и говорила все, что помнила; когда она кончила, батюшка сам начал го­ворить ей все, что она забыла, и между прочим упомянул один грех, которого она не делала. Это смутило ее, и она ска­зала это батюшке. Тогда старец ей сказал: «Ну, забудь об этом». Но она долго не могла забыть и все вспоминала, но, не найдя за собой этого греха, снова сказала старцу, что не грешила в этом. Старец опять ответил: «Забудь об этом, я так сказал, хотел только...», — и не успел он договорить, как она вспомнила, что этот грех действительно был на ней. Пора­женная, она принесла чистосердечное раскаяние.