Беседы палача и сильги - [18]

— Те жестокие твари…

— Я нашел каждого. Не все пали от моей руки, но все они давно мертвы.

— Ты пытал их?

— Да. Они умерли от пыток — спокойно произнес я и взглянул на свои ладони — Они умерли страшной смертью. Мужчины, женщины и даже старики. Осуждаешь?

— Осуждаю…

— Почему?

— Разве не может быть такого, что среди тех Приговоренных были сошедшие с ума? Душевная болезнь меняет людей, делает их жестокими, страшными…

— Может и так… может сегодня я бы решил иначе. Но тогда я был молод, я потерял всех своих друзей в бессмысленной войне… и я был очень зол.

— Скорее твой страх смерти выродился в злобу… а ты не мог не бояться — если бы тебя нашли…

— Я был совсем мальчишкой — улыбнулся я — Конечно я боялся. Я был полумертв от сковавшего меня страха.

— И ты вот так стал палачом? А как же умения?

— В этом мне помог ныне покойный престарелый палач пребывающий на заслуженном покое. Я нашел его на лесной пасеке — я прикрыл глаза, вспоминая тот пронизывающий испытывающий взор и сердитый голос — Он жил отшельником и сразу прогнал меня прочь. Я умолил его выслушать мою историю. Просто выслушать и, если он повторит свой приказ уйти — я уйду.

— Но он не повторил?

— Нет. Он сказал мне бросить пожитки в дальнем сарае и заняться починкой его прохудившейся крыши — улыбнулся я — Еще чаю, сильга Анутта?

Глава четвертая

Со старым Бутросом, что жил почти отшельником, сильга говорила не слишком долго. Но обычным этот разговор было не назвать. Уже на втором ответе старик заплакал, стащил с головы старую шапку, скомкал, и утирая ей слезы, быстро и сбивчиво заговорил, не сводя затуманенного влагой и воспоминаниями взгляда с мерцающего на ладони сильги крупного сероватого кристалла. А тот, будто тоже слушая, то и дело начинал мерцать ярче, словно в костер подбросили охапку сухих веток, что горят быстро, жарко и недолго. Молодая девчонка со ставшим удивительно старым лицо, задавала вопросы и внимательно выслушивала ответы. А закончив, подалась вперед и вдруг крепко обняла старого Бутроса, сдавила ему плечи, что-то зашептала на ухо. И старик заплакал в голос, навзрыд, всхлипывая, он обхватил сильгу за плечи и заревел как умирающее больное животное, исходя дрожью, выкрикивая имена давно умерших членов семьи.

Ливень давно закончился, все разъехались и под навесом кроме нас не осталось никого. Судя по сильге ей было привычно подобное проявление чувств от уже седых стариков. Да и для меня тут не было ничего нового — сколько уже раз приходилось мне смотреть в почерневшие от горя глаза седых бабушек, что били меня сучковатыми клюками по плечам и выли в голос, стараясь не подпустить палача-убийцу к порогу за которым ждут своей участи их приговоренные к смертной казни внуки. Но я никогда не оставался равнодушным и еще многие дни спустя казни мне приходили перед сном взгляды на твоих глазах умирающих от горя людей. Сейчас же я испытал… облегчение. Большое и сильное облегчение. И я почему-то был готов поспорить, что старый Бутрос испытал то же самое чувство — но в разы сильнее.

В дни своих странствий по лесным тропам, мне довелось видеть, как от сильного порыва осеннего ветра только что багровевшие деревья вдруг разом теряют всю листву. Вот и Бутрос, как изогнутое ветрами и вечной погоней за солнечным светом старое усталое дерево наконец-то сбросил такую тяжелую умершую листву со своих стонущих ветвей…

Я уже седлал лошадь, когда бесшумно подошедшая сильга остановилась рядом и, вытянув руку, поймала в ладонь несколько искрящихся в лучах заходящего солнца сорвавшихся с навеса капель.

— Теперь ему станет легче — заметила она, с преувеличенным вниманием разглядывая три медленно стекающиеся воедино капли — Может он даже вернется в родное селение. Поздновато для начала новой жизни с новой семьей, но добрая поддержка старых друзей пойдет ему на пользу.

— Лучше сидеть на солнечной завалинке с кем-то, чем одному — согласился я, выводя лошадь из-под навеса и оглядывая мрачноватый старый амбар с примыкающей к нему ригой — Ты сделала доброе дело.

— Так ты понял?

— Что вместе со слезами он потерял и немного старого горя? — улыбнулся я — Не видел, но… почувствовал. Ты словно вскрыла старый нарыв с заскорузлой коркой и выпустила больную кровь.

Сильга с облегчением улыбнулась в ответ:

— Рада что ты понял правильно. Мы сильги часто заставляем людей плакать и многие думают, что мы злые насмешницы, что любят забавы ради ворошить давно остывшую золу на пепелищах горя…

— Я не из таких.

— Тот бродячий торговец, что убил несчастную семью Бутроса — где он?

— Как я и говорил — казнен.

— Казнен — с кивком повторила девушка и, поймав несколько красных нитей в руку, начала задумчиво наматывать их на палец — Это я помню. Но где он?

— Он? Останки?

— Да. Тело казненного. Ты говорил, что догадываешься, где могло упокоиться его тело. Подскажешь?

Кивнув, я развернулся и взглянул на неподвижно сидящего на старом бревне Бутроса, пододвинувшего ноги к остывающей глиняной печурке. Подставив морщинистое лицо затухающему свету, старик едва заметно улыбался.

— Подскажу — ответил я наконец и одним мягким движением поднял себя в седло — Если пойму, что это действительно необходимо.