Беседы о литературе: Восток - [70]

Пьеса «Носорог», по-моему, объясняет феномен возрождения фашизма после того, как он получил сокрушительное поражение. Переведена ли эта пьеса на русский язык и ставилась ли она в наших театрах?

Мне кажется, что по-русски «Носорог» есть. Что касается того, шел ли он где-то в театре – этого я не знаю. Я читал эту пьесу по-французски. Обращаю ваше внимание на то, что Ионеско – верующий писатель, причем в своих отношениях с Богом он почти исихаст. Тот текст, с которого я начал сегодняшнюю беседу: рассказ об исповеди у афонского монаха, – это своего рода камертон ко всем духовным исканиям Эжена Ионеско.

«Носорог» – это был телевизионный спектакль. А вопрос такой. Часто их ставят вместе: Ионеско и Беккета. Что Вы об этом думаете?

Ионеско ценил Беккета чрезвычайно высоко, это во-первых. И, во-вторых, драматургия Беккета – это тоже своего рода богословие на подмостках, это религиозная драматургия. Вы помните, я надеюсь, то место из дневника Ионеско, где он пишет о том, что теперь не смешно, вновь не смешно быть верующим. Люди почувствовали нужду в Боге, почувствовали, что без Бога невозможно. Так вот, Беккет именно об этом говорит в своих пьесах, хотя само слово «Бог» очень часто не называет.

Я напоминаю вам, дорогие друзья, что наша сегодняшняя беседа была посвящена творчеству Эжена Ионеско, знаменитого французского или румынского писателя. Трудно сказать, к какой культуре, румынской или французской, больше принадлежит Ионеско – автор пьесы «Носорог», пьесы, которая шла во всех театрах мира и сейчас ставится очень часто в самых неожиданных местах. В этой пьесе был поставлен диагноз очень многим из нас; была выявлена новая болезнь – риноцерит, или носорожья болезнь, которой заболевает человек, переставший думать, оказавшийся жертвой готовых идей, усвоивший идеи в готовом виде. Я хочу подчеркнуть один фрагмент из интервью Эжена Ионеско, где он рассказывает о том, как заболевали риноцеритом его друзья в Румынии: «…Время от времени один из наших друзей говорил: “Я, разумеется, вовсе не согласен с ними, и всё же в некоторых случаях я должен признать, что, к примеру, евреи…” – и тому подобное. А это был уже симптом. Через три недели или самое большее через два месяца человек этот становился нацистом. Его закручивало в механизм, и он принимал уже всё, он становился риноцеросом».

Мне представляется, что этот текст очень серьезен. Потому что риноцерит, болезнь готовых идей, начинается с того, что человек в чем-то уступает этим готовым идеям, не соглашаясь с ними в целом. В чем-то уступает – и заболевает.

Беседы о русской литературе

Мадонна Рафаэля в русской литературе 31 января 1997 года

М не бы хотелось сегодня вспомнить с вами один из очерков Василия Андреевича Жуковского, который был опубликован в «Полярной звезде» за 1824 год – очерк о Рафаэлевой Мадонне. Его много читали и в то время, и позднее, и до сих пор во многом он остается непревзойденным анализом того, как воспринимает поэт художественное произведение, связанное напрямую с духовным творчеством художника.

«Я смотрел на нее несколько раз; но видел ее только однажды так, как мне было надобно. В первое мое посещение я даже не захотел подойти к ней; я увидел ее издали, увидел, что перед нею торчала какая-то фигурка с пудреною головою, что эта проклятая фигурка еще держала в своей дерзкой руке кисть и беспощадно ругалась над великою душою Рафаэля, которая вся в этом чудесном творении. В другой раз испугал меня чичероне галереи (который за червонец показывает путешественникам картины и к которому я не рассудил прибегнуть): он стоял перед нею с своими слушателями и, как попугай, болтал вытверженный наизусть вздор. Наконец однажды, только было я расположился дать волю глазам и душе, подошла ко мне одна моя знакомка и принялась мне нашептывать на ухо, что она перед Мадонною видела Наполеона и что ее дочери похожи на рафаэлевских ангелов.

Я решился прийти в галерею как можно ранее, чтобы предупредить всех посетителей. Это удалось. Я сел на софу против картины и просидел целый час, смотря на нее. <…> И такова сила той души, которая дышит и вечно будет дышать в этом божественном создании, что всё окружающее пропадает, как скоро посмотришь на нее со вниманием.

Сказывают, что Рафаэль, натянув полотно свое для этой картины, долго не знал, чтó на нем будет: вдохновение не приходило. Однажды он заснул с мыслию о Мадонне, и, верно, какой-нибудь ангел разбудил его. Он вскочил: “Она здесь!” – закричал он, указав на полотно, и начертил первый рисунок. И в самом деле, это не картина, а видéние: чем долее глядишь, тем живее уверяешься, что перед тобою что-то неестественное происходит».

«Душа распространяется», говорит Жуковский. Итак, «это не картина, а видéние» – таков основной вывод поэта, который целый час провел в молчании перед Рафаэлевой Мадонной, созерцая ее и вглядываясь в лики Матери Божьей и Младенца.

Жуковский, наверное, был первым из русских авторов, кто заговорил о Рафаэлевой Мадонне, кто заговорил о «Сикстине», а затем она очень быстро становится одним из любимых и наиболее дорогих изображений Матери Божьей для русского человека. Вы помните, как дорожил «Сикстинской Мадонной» Достоевский, считая ее одной из наиболее глубоких, важных страниц в истории человеческого прикосновения к Богу.