Беседы и размышления - [36]

Но, возможно, кто-нибудь скажет: «Велика ли беда, если птица получит порой слишком мало, если даже она и умрет от голода». Но как ты, человек, смеешь так говорить о птицах! Разве забота о пропитании не является и не пребывает той же самой, принадлежит ли она птице или человеку? Разве годилось бы человеку высокомерно не замечать этой заботы, если бы она тревожила только птицу, а человек был бы от нее избавлен? Или со стороны птицы было бы неразумно заботиться о таких пустяках, тогда как со стороны разумного человека заботиться о точно таких же пустяках не является неразумным? Но допустим, что и в жизни птиц были бы различия, связанные с пропитанием, – различия, которым среди людей придается, к сожалению, такое значение; допустим, эти различия занимали и заботили бы птиц точно так же, как заботят они человека.

«Точно так же» – это допущение позволит нам избежать того, чего так хотел бы избежать обремененный заботами: того, чтобы другой человек обсуждал с ним его заботы, – и мы сможем, оставаясь на поле у птиц, обсуждать заботы птицы.

Жил-был лесной голубь; гнездо его было среди одиноких стройных стволов в нехоженом лесу, где удивление соседствует с дрожью. А неподалеку, там, где над домом крестьянина поднимается дым, жили его дальние родственники, несколько ручных голубей. С одной четой ручных голубей он часто встречался: он сиживал на ветке, свешивавшейся над крестьянским двором, а ручные голуби обычно сидели на коньке крыши, и расстояние между ними было таким, что они могли беседовать. И вот как-то раз речь у них зашла о возможностях, предоставляющихся в различное время, и о пропитании. Лесной голубь сказал: «Я до сих пор нахожу себе пропитание, предоставляя каждому дню иметь свою заботу, и так иду я по жизни». Ручной голубь слушал внимательно и не без того сладострастного движения во всей плоти, которое называется гордостью, а потом сказал в ответ: «А вот мы устроились иначе; у нас, то есть у богатого крестьянина, у которого мы живем, будущее гарантировано. Когда приходит время жатвы, я или моя супруга садимся на крышу и смотрим. Крестьянин привозит один воз зерна за другим, и когда бывает привезено уже столько возов, что я не могу их сосчитать, я знаю, что у нас есть запас на долгое время, я знаю это из опыта». Сказав это, он не без самодовольства повернулся к сидевшей рядом супруге, словно желая сказать: «Не правда ли, моя голубка, мы с тобой надежно обеспечены необходимым».

Прилетев домой, лесной голубь мысленно вернулся к этому разговору; ему показалось очень удобным знать, что тебе на долгое время вперед гарантировано пропитание, и показалась бедственной его жизнь в постоянной неизвестности, когда невозможно знать наперед, что ты обеспечен необходимым. «Не будет ли, – думал он, – поэтому лучше попытаться собрать приличный запас, который хранился бы в каком-нибудь надежном месте».

На следующий день он проснулся раньше обычного и с таким рвением принялся собирать этот запас, что едва находил время утолить голод. Но над ним как будто тяготел какой-то злой рок: собрав небольшой запас, он прятал его в месте, казавшемся ему надежным, но, когда он прилетал проведать свое хранилище, там было уже пусто. Что же касается пропитания, по существу в его жизни ничто не изменилось: как и прежде, он каждый день находил себе пищу, – и если он и ел теперь несколько меньше, то только потому, что откладывал про запас, и потому, что не давал себе времени поесть, а так бы он, как и прежде, питался вдоволь. И все же в его жизни произошло большое изменение: хотя он и не впал в настоящую нужду, но у него появилось представление о возможной будущей нужде, и покой был им потерян – у него появилась забота о пропитании.

Теперь лесной голубь был обременен этой заботой; его перья поблекли, его полет уже не был легок; его день проходил в бесплодных попытках скопить себе благосостояние; во сне он строил бессильные планы; он утратил радость, он чуть ли не завидовал тем богатым голубям; он каждый день находил себе пищу, насыщался, и все же оставался как будто не сыт, ведь в заботе о пропитании его голод простирался на долгое время вперед; он поймал сам себя в западню, в которую никакой птицелов не мог бы его поймать, в которую только свободный может поймать сам себя: в представление. «Пожалуй, – говорил он себе, – пожалуй, если я каждый день получаю столько, сколько я могу съесть, то у меня нет недостатка в пропитании; большой запас, который я так хочу собрать, я не смог бы съесть за раз, и в определенном смысле невозможно сделать больше, чем наесться досыта; но ведь было бы так удобно жить без этой неопределенности, которая делает меня таким зависимым». «Вполне возможно, – говорил он себе, – что ручные голуби платят большую цену за гарантию пропитания; вполне возможно, что у них есть множество забот, от которых я до сих пор был избавлен; но эта гарантированность будущего не выходит у меня из головы: о, почему я родился бедным лесным голубем, а не одним из этих богатых голубей!» Он, конечно, видел, что все эти заботы приводят его в расстройство; но ведь его мысли были вполне разумны – разумны не в том смысле, что они изгоняли из души эти заботы, а в том смысле, что он убедительно для самого себя обосновывал правомерность этих забот. «Я не притязаю, – говорил он себе, – ни на что неразумное или невозможное, например на то, чтобы стать таким, как богатый крестьянин, я всего лишь хочу стать таким, как эти богатые голуби!»