Берлинский боксерский клуб - [65]

– Мама?..

Она остановилась на лестнице. Во мне вдруг вспыхнула надежда увидеть маму юной и полной сил – такой, какой помнил в детстве. Но тут она повернулась ко мне и оказалась собой нынешней – измотанной и ранимой.

– Что? – спросила она.

– Ничего.

Она, шаркая по ступеням, пошла наверх.

Я переоделся и тоже поднялся из подвала. Отец ждал меня в их с мамой спальне. Перед ним на столе лежала написанная яркими красками картина, на которой в необычной, удивительно выразительной манере была изображена женщина, читающая книгу.

– Помнишь ее? – не взглянув на меня, спросил отец.

– Конечно. Она всю жизнь висела в гостиной над камином.

– Моя любимая. Пикассо – настоящий волшебник. Он видит мир совсем не так, как мы, но при этом мастерски открывает нам свое видение. Такое доступно только подлинно великим художникам.

Несколько лет назад, перерисовывая эту картину себе в альбом, я подумал, что, наверно, изображенную на ней женщину застигли врасплох, когда она читала что-то неприличное.

– А сколько в ней красоты, сколько эротики, – продолжал отец. – И в то же время юмора и даже таинственности – только взгляни на эту тьму у краев холста. Так много всего в одной-единственной картине! Неудивительно, что у дикарей подобное искусство под запретом. Оно для них слишком богато содержанием. В нем слишком много красоты.

С этими словами он накрыл картину большим листом коричневой оберточной бумаги, подогнул края и начал аккуратно ee упаковывать.

– Что ты делаешь?

– Я нашел на нее покупателя, – сказал отец. – Швейцарский торговец искусством по фамилии Кернер сказал, что у него есть в Стокгольме богатый клиент, который от Пикассо просто без ума. Это шанс заработать на переезд в Америку.

У меня екнуло в груди.

– В Америку? – переспросил я.

Я и не подозревал, что отец пытается что-то придумать, чтобы вывезти нас всех из страны. И не куда-нибудь, а в Америку, благословенное царство бокса, кинозвезд и комиксов.

– В Америке живут два моих двоюродных брата, – начал объяснять отец. – Лео во Флориде и Гиллель в Нью-Йорке. Их отец и мой были родными братьями. Они уехали еще до Великой войны[46], и я надолго потерял с ними связь. Мы, можно считать, почти незнакомы, но они согласились нас приютить, если мы раздобудем деньги на билеты. Я для этого распродал почти все, что припас на черный день. Денег за этого последнего Пикассо как раз должно хватить на отъезд. Но я Кернеру, к сожалению, не очень доверяю. Поэтому и беру тебя с собой.

– Зачем?

– Затем, что осторожность не повредит.

– Осторожность в чем?

Отец закончил упаковывать картину и посмотрел на меня.

– В наше время, Карл, осторожность нужна абсолютно во всем.

Весь путь по улицам города, над которым уже сгущались сумерки, мы проделали молча. Отец шагал быстро, глядя прямо перед собой. Когда мы поравнялись с конной повозкой, из которой торговец льдом огромными металлическими щипцами выгружал ледяные глыбы, меня от макушки до пяток окатило холодом. От этого мне стало еще тревожнее.

Гостиница в центре города, в которой остановился Кернер, называлась «Маленький кайзер». Когда отец, сделав глубокий вдох, постучал в дверь номера, по ту ее сторону послышались шаги, кто-то посмотрел на нас в глазок. В следующий миг Кернер распахнул дверь и широким жестом пригласил нас в номер.

– Willkommen![47] Входите же, входите, – сказал он и обнял моего отца, как будто они с ним были старыми друзьями.

Кернер был высокого роста, его худое, вытянутое лицо украшали тонкие усики а-ля Эррол Флинн. Длинные светлые волосы он старательно зачесывал назад.

– А это еще кто? – с притворным удивлением спросил Кернер. – Телохранитель?

– Это мой сын Карл, – ответил отец.

– Что-то он совсем на вас не похож. Вы уверены, что это не почтальон наследил? – Кернер засмеялся, но при этом продолжал исподтишка оценивающе рассматривать меня.

Я узнал этот взгляд – так перед самым началом боя на меня на ринге смотрели противники. У меня похолодели руки, ладони намокли и сжались в кулаки.

– Входите, – снова сказал Кернер.

Мы вошли в небольшую гостиную, почти целиком занятую диваном, двумя креслами и низким журнальным столиком с довольно большой столешницей. На этом столике отец и распаковал картину. Взглянув на нее, Кернер всплеснул руками.

– Fantastisch![48] Какая грудь! Мой клиент ее точно оценит. Старому развратнику только такого добра и подавай.

Отец поморщился, но потом все-таки сумел изобразить улыбку.

– Прекрасно, что вам удалось найти покупателя, согласившегося на мою цену.

– О да, – сказал Кернер, – остались еще люди с деньгами, готовые платить за произведения искусства. Просто надо уметь их искать. Ну и вы, Штерн, не подвели. С вами приятно иметь дело.

Он протянул отцу руку. Отец ее пожал, будто скрепляя достигнутое соглашение.

– Деньги я вышлю сразу, как только вернусь в Стокгольм, – сказал Кернер.

– Вышлете? – недоуменно переспросил отец, выпуская его ладонь.

– Полагаю, вы предпочитаете швейцарские франки? Или, может быть, доллары?

– Мы договаривались, что свою долю я получу сразу.

– Неужели? – Кернер наморщил лоб, будто восстанавливая в памяти давнишний разговор. – Что-то не припоминаю.