Берлинский боксерский клуб - [62]

Я обеими руками ударил его по перчаткам и вполголоса сказал:

– Скорее, все увидят, как тебя уроет еврей.

Тут прозвенел гонг, и бой начался.

Первая минута первого раунда ушла у меня на то, чтобы лучше почувствовать особенности боксерской манеры Герца. Он активно перемещался по рингу и четко работал руками. При этом, как я скоро заметил, ритм движения рук и ног немного не совпадал – руки на несколько мгновений отставали от ног. Поэтому я немного заранее видел, когда он собирался атаковать, и успевал поставить защиту и выбрать момент для встречных ударов. Пропустив несколько несильных джебов, вызвавших шумный восторг у «Волчьей стаи», я перешел в наступление.

Для начала я провел несколько комбинаций, действуя в основном левой рукой, чтобы Герц и дальше ожидал ударов слева, а потом ошарашил его жестким правым кроссом в голову. Ощущение того, как его челюсть вминается мне в перчатку, как под силой удара выгибается назад его шея, было прекрасным и неповторимым.

Герц отшатнулся и поднял руки, чтобы защитить лицо. При этом он открыл корпус, по которому я и нанес два сильнейших апперкота. Второй угодил в солнечное сплетение – Герц поперхнулся и сдавленно захрипел, как будто ему перекрыли кислород. После следующего удара – справа в голову – он упал на колени и до гонга, оповестившего о конце раунда, так и не поднялся на ноги.

Для того чтобы добраться до своего угла, Герцу понадобилась помощь тренера. Я проводил его довольным взглядом и направился в угол к Неблиху с Воржиком. Еще по пути я заметил, что Франц с Юлиусом о чем-то оживленно совещаются. Потом, к моему ужасу, Франц встал и подошел к судейскому столу. Там он обратился к пожилому мужчине с густыми седыми бакенбардами – тот, очевидно, был здесь главным. Франц взглядом указал на меня, пожилой мужчина проследил за его взглядом и с озабоченным видом кивнул. Затем он поднялся из-за стола и подошел к нам.

– В чем дело? – спросил Воржик.

– До моего сведения довели, что герр Штерн – еврей. Это правда?

Воржик побледнел, но мгновенно взял себя в руки.

– А при чем тут вообще…

– Это правда, герр Штерн? – перебил его мужчина с бакенбардами.

Все теперь смотрели на меня. Франц, Юлиус и остальные члены «Волчьей стаи» подошли вплотную к рингу, зрители на трибунах недоуменно перешептывались, гадая, в чем причина заминки.

Хотя и не сразу, но я кивнул. Взгляд мужчины сразу посуровел. Он пролез под канатами и, стоя на ринге, обратился к присутствующим:

– Мне стало известно, что Карл Штерн – еврей. – Зрители в ответ затопали и заулюлюкали. Мужчина продолжил: – Правила нашей спортивной ассоциации предписывают неукоснительно исполнять законодательство Рейха. Мы не можем допустить, чтобы в нашем первенстве участвовали представители неполноценной расы. Поэтому я дисквалифицирую герра Штерна.

Толпа восторженно взревела, с трибун понеслись выкрики:

– Пошел вон, грязный ублюдок!

– Прибейте этого жида!

– Выродок поганый!

Члены «Волчьей стаи» начали скандировать:

– Jude, Jude, Jude[45].

Скоро к ним присоединился весь зал, а еще немного спустя на ринг полетели смятые бумажные стаканы, банановая кожура и огрызки яблок. Герц тем временем тихо сидел в своем углу, уронив голову на грудь. Из моего угла Неблих знаками показывал мне быстрее убираться с ринга. Рядом с ним неподвижно, с абсолютно белым лицом стоял Воржик. Вид у него был такой, будто ему в спину воткнули нож.

Я живо нырнул под канаты и под градом мусора, плевков и ругательств бегом бросился в раздевалку. Неблих за мной не успел: ему в проходе между трибунами преградили путь разъяренные болельщики. В раздевалке я схватил сумку и побежал к выходу из спортивного центра, старательно уворачиваясь от ударов и пинков.

Выскочив на улицу, я сломя голову понесся по тротуару. Назад я не оглядывался, и поэтому не знаю, пытался ли кто-нибудь меня догнать. Километра три, не меньше, я бежал в полную силу. Потом у меня заныли колени и пришлось снизить темп. В парке, где мы встречались с Гретой Хаузер, я остановился перевести дух.

Я стоял, упершись руками в колени, и старался восстановить дыхание, когда меня вдруг пронзило ощущение конца. Случившееся там, на ринге, в один момент свело на нет три года тренировок, режима, одержимости боксом. Поставило крест на мечте о чемпионстве. Но самое страшное – я понял, что никогда больше не переступлю порог Берлинского боксерского клуба. За то, что он имел какие-то дела со мной, евреем, Воржика могли обвинить в нелояльности властям. Впрочем, судя по выражению его лица там, в спортивном центре, теперь Воржик и сам бы не пустил меня в зал. И вообще вдруг окажется, что он на самом деле большая шишка у нацистов. Бокс был моим единственным прибежищем в жизни, и у меня просто в голове не укладывалось, как теперь жить без него.

Пошарив в спортивной сумке, я нашел резиновый мячик, который Макс подарил мне в самом начале наших занятий. Я принялся изо всех мять его в руке, а когда заболели пальцы и побледнела кисть, с размаху зашвырнул его куда подальше. Он один раз отскочил от земли, а потом укатился по траве под дальние деревья. И только в тот миг, когда мячик скрылся из виду, я сообразил, что забыл в раздевалке спортивного центра свой новый халат.