Берлинская жара - [77]

— Идите домой, Марта, — сказал Хартман, вынув из ее руки швабру. — Я зачту вам два дня как рабочие.

Заглянув на задний двор, используемый как кладовка для ненужных вещей, он уже намеревался бежать дальше, как внимание его привлек стоявший в самой глубине старый, ржавый «Хорьх», который всё как-то недосуг было вынести, откуда доносились странные звуки. Быстрым шагом Хартман приблизился к машине и дернул дверцу на себя. На него уставились четыре испуганных глаза, принадлежащие Джорджи Танцуй-ноге и рассыльному Отто Сюргиту. На месте отсутствующего сиденья стоял жестяной ящик, на котором красовался нехитрый натюрморт: бутылка хорошего французского коньяка, пара рюмок, консервная банка с дымящимися сигарами и игральные карты.

— Что, ребята, — язвительно прищурил глаз Хартман, — хотите завести этот рыдван и сбежать?

— Куда? — развел руками Джорджи. — У него и мотора нет.

На бледном лице Отто мгновенно сложилась гримаса честного раскаяния.

— Простите, господин Хартман, — забормотал он, торопливо выбираясь из автомобиля. — Больше этого не повторится, обещаю вам. Просто у меня выдалась свободная минутка. Вот и…

Напялив на голову служебную шапочку, Отто, спотыкаясь, засеменил внутрь отеля.

— Родственные души найдут друг друга даже в муравейнике, не так ли? — покачал головой Хартман. — Хорошее местечко облюбовали, голубки, ничего не скажешь. Тихо, сухо и, главное, прохладно.

— Да мы же так, по мелочи. На сигареты, — не совсем стойким голосом оправдался Джорджи.

— Из-за карт парень уже влип в переделку. Я взял его на работу, чтобы этого больше не было. А ты, как паук, тащишь его обратно.

— Брось, Франс. — Джорджи сунул сигару в рот и глубоко затянулся. — Каждый тонет сам по себе. Мы с ним родственны только в этом.

Джорджи хотел было сказать, что на днях застукал Отто подглядывающим за кабинетом Хартмана, когда оттуда выходил молодой блондин в форме унтерштурмфюрера, но передумал, решив, что это пустяки.

Сидя за рабочим столом в своем кабинете, Хартман в сотый раз прокручивал в памяти последний разговор с Шелленбергом, в котором тот несколько туманно обозначил свои намерения в ответ на запрос тех структур, что стояли за Виклундом. Хартман всегда держал в уме фразу, сказанную Гесслицем: «Центр не интересуют наши соображения. От нас ждут точных данных». Он откинулся в кресле, заломил руки за голову и положил ноги на стол.

Как и раньше, они встретились в служебной квартире на Инвалиденштрассе один на один. Шелленберг имел озабоченный вид, совсем не шутил, привычная улыбка ни разу не появилась на его губах. Он сам сварил кофе в большой турке, чтобы хватило на несколько чашек, и поставил ее над горящей свечой.

— Как вы считаете, — спросил Шелленберг, — они действительно думают, что через Эбеля могут выйти на меня?

— Во всяком случае, они готовы попробовать.

— А не решат ли они, что мы подставляем Эбеля?

— Всё может быть. Но не думаю. Это — правдоподобно. Заручившись вашей заинтересованностью, Эбель предлагает мне выйти на вас. Я ведь все-таки из СД. Когда через меня они получат прямой контакт с вами, тогда и станут анализировать — с учетом того, конечно, что вы им дадите. К тому же Эбель работает в узком сегменте научных задач. Он сольет всё, что знает. И будет не нужен.

— Хорошо. — Шелленберг отпил кофе и глубоко затянулся сигаретой. — Тогда получается, это они подставляют Эбеля?

— Нет, — покачал головой Хартман. — Они подставляют меня. И это нормально. Еще раз: тема, о которой идет речь, настолько важна, что, если, контактируя с вами, они получат реальную информацию, которую можно проверить, диалог будет продолжен при любых вводных. Но только по урановой теме. Ваш вес дорогого стоит.

Шелленберг долго молчал. Потом спросил:

— Но почему они должны будут поверить, что с моей стороны это не игра? Только лишь потому, что я вас сразу не арестовал?

— Моя персона тут ни при чем. Они поверят вам хотя бы потому, что у них на руках важный козырь. Им известно о ваших контактах с представителем американской разведки Хьюиттом в Стокгольме, которому вы предлагали партнерство.

Хартман сказал это, чтобы побудить Шелленберга к действию. Никто — ни Виклунд, ни резидент СИС — не передавал ему эту информацию. Она поступила к нему из Москвы. И открыв ее, Хартман отрезал себе перспективу — ликвидация таких свидетелей была делом времени.

Шелленберг никак не отреагировал на слова Хартмана, будто не услышал их, и заметил, не меняя тональности в голосе:

— Помимо прочего, они могут решить, что вы — двойной агент.

— Могут, — согласился Хартман. — Я это согласовываю с ними. Понимаете, всё будет зависеть от качества информации, которая пойдет либо через меня, либо… через иные каналы. Что ни делай, но до определенного момента это и будет выглядеть как игра. А после … там будет ваша очередь сдавать карты.

Они говорили еще какое-то время. Наконец, Шелленберг выдохнул, загасил недокуренную сигарету и поднялся.

— Как канал оперативного диалога, это любопытно, — усталым тенором промурлыкал он. — Передайте Виклунду, что Эбель говорил со мной и что я его услышал. — Он остановил на Хартмане изучающий взгляд и добавил: — Будьте предельно, предельно аккуратны, Хартман… Да вы и сами все отлично понимаете.