Берлинская лазурь - [31]

Подруги обновили бокалы и присели на высокие стулья у барной стойки. В красноватом свете, окутавшем весь этот антикварный мир, все происходящее приобретало оттенок не то декаданса, не то модерна, но, определенно, возникало ощущение, что они проехались на машине времени.

– Что же здесь все-таки происходит? – взмолилась Лиза. – Может, объяснишь наконец?

– Тебе не нравится?

– Очень нравится, но ощущение, что ты в теме гораздо больше, чем я. Немного угнетает. И что это, черт побери, за Горящий Медведь?

– А ты когда-нибудь слышала про Горящего Человека?

– Э-э-э, это какой-то музыкальный фестиваль?

– Сама ты музыкальный фестиваль! Burning Man, как оно звучит по-английски, – это скорее новая религия, чем фестиваль, или, по крайней мере, новая этика. Это уж точно. У них есть десять принципов, которые все обязаны соблюдать… причем даже не то, чтобы обязаны, просто они соблюдаются автоматически, не потому, что это закон, а потому что если их соблюдать, то тебе и окружающим будет гораздо веселее и приятнее.

– Например?

– Ну, например, «дарение», и не путай с обменом, это когда люди делают другим подарки просто потому, что им хочется, не требуя ничего взамен. Казалось бы, такая простая вещь, но на самом деле отучиться сразу рыскать по карманам, чтобы чем-то отплатить, довольно сложно. Или «не оставлять мусора». Ведь это очень легко – собрать за собою остатки жизнедеятельности после пикника, чтобы в следующий раз, когда ты придешь на то же место, не обнаружить там подгнившие останки. Фестиваль – окей, назовем его так, – проводится в Невадской пустыне, на огромной площади, по сути, на дне высохшего озера. И вот представь 70—80 тысяч человек приезжают и выстраивают город, который существует неделю, а потом они его разбирают и увозят. Все до мельчайшей соринки, все, включая использованную воду и пепел. А пепла там образуется много – постоянно кто-то чего-то жжет. Там сжигают все, что можно сжечь. И не только дерево или бумагу. Все, что внутри застряло, но давно себя изжило, там просто замечательно получается выжигать. И отжигать.

– Ты была там?

– Однажды, в том году, да. Там как раз и познакомилась с Мартой. Наши кэмпы стояли рядом. «Лагеря» по-нашему, но я очень не люблю это слово.

– Вау! Значит, все вот это – что-то типа филиала того большого Горящего парня, судя по деревянному медведю, стоящему на заднем дворе?

– Ага. Именно.

– И, видимо, его ждет та же участь, исходя из названия?

– Как пить дать сожгут, опосля заката.

– Пичалька.

– Да нет же. Сожжение деревянной фигуры – это своего рода ритуальное освобождение от всего старого, мешающего двигаться. Знаешь, сколько людей по приезду домой кардинально меняет работу, партнера, страну, образ жизни, цели и приоритеты?

– Догадываюсь.

– А все потому, что там на тебя нисходит нечто такое, что развидеть уже не можешь. И вернуться обратно, в свою убогую жизнь, уже не можешь. И начинаешь что-то делать. Как-то шевелиться, двигаться, вылезать из болота. Ну и копить на следующий «бёрн», все же удовольствие не из дешевых. Поэтому совсем в дауншифт люди проваливаются нечасто. Но забей, слушай, я могу рассказывать об этом часами! Пойдем лучше посмотрим подвал, говорят, там очень интересненько.

– Давай. Только сперва обновим содержимое кубков, чтобы это интересненькое нас не убило, но сделало сильнее.

– Ха-ха, не настолько. Но кубки наполнить не помешает. Кстати, заметь, у всех есть свои собственные бокалы и кружки, никаких одноразовых, да и обычное стекло здесь на приветствуется.

– Да, я обратила внимание. Странно.

– Отнюдь. Этим убивается сразу два зайца, точнее, соблюдается сразу два принципа: и мусора меньше, и самовыражение. О человеке всегда можно многое сказать, просто взглянув на его любимую чашку.

– Хм, и что можно сказать о нас по этим кубкам?

– Что мы знаем себе цену, любим приключения, красоту и искусство. Предпочитаем вещи с историей и людей с глубиной, умеем и любим жить и развлекаться. Ну и, конечно же, то, что мы королевы, точнее богини! Все, пойдем скорей смотреть, как самовыражаются другие. Поверь, тут будет, на что.

Из колонок заиграла электронная обработка известного вальса, и девушки устремились сквозь зал, кружась, пританцовывая и стараясь не расплескать шампанское. Праздник начался.

Подвал оказался двухэтажным. Лиза никогда прежде не встречала такого, но тут действительно было два уровня, соединяющихся старыми винтовыми лестницами. На первом были небольшие комнаты. Некоторые явно предназначались для плотских утех, другие же были превращены в арт-объекты. В одной, например, стояло электрическое пианино, соединенное компьютерной программой с большим экраном. При нажатии клавиш или их комбинаций на экране появлялись причудливые изображения, похожие на что-то космическое, взрывы красок или метаморфозы фракталов и волн. В другой стояла обтянутая малиновым бархатом кабинка с огромной розовой головой единорога, точнее единорожицы, судя по ее ухоженной сияющей голубой гриве и подведенным глазам. Над ней возвышалась золотистая многообещающая надпись «Unicorn’s glory hole».

– Что бы это могло значить? – спросила Катя. – Тут мне уже явно не хватает английского.