Берлин – Москва. Пешее путешествие - [48]

– Мне нужна комната.

– Сто двадцать рублей.

Очередная трудность состояла в том, что у меня не было русских рублей, а белорусские здесь не принимали. Я попытался обменять деньги в местном кафе, оно было еще открыто. Мужчины, расположившиеся во дворе у огня, предложили довольно сложный план, согласно которому сначала нужно было поймать такси, потом все должны были отправиться в один отдаленный дом и там совершить денежные операции. Дело показалось нечистым, кроме того, предложенный курс обмена был смехотворным.

Я еще раз переговорил с администратором, и она все-таки впустила меня, согласившись получить деньги утром. Кровать провисала, одеяло было сырое, из розетки вываливалась проводка. Столешница письменного стола, явно не к месту находившегося в комнате, в нескольких местах была выщерблена. Но все это было не в силах лишить меня счастья. Крыша. Кровать. Место, где можно было высушить мои вещи или на худой конец просто развесить. Но едва это было сделано, как напомнил о себе голод.

У меня имелись еще два доллара, с которыми я отправился в ближайший магазин. На удивление, в нем горел свет. Я уговорил продавщицу обменять мне доллары на рубли, и поспешил с ними обратно к кафе при гостинице, беспокоясь, как бы оно тем временем не закрылось. Здесь я положил добытые рубли на стойку – их оказалось пятьдесят шесть – и купил все имевшиеся в наличии бутерброды, а также бутылку пива. С этим богатством я присоединился к сидевшим у огня русским.

Синий дом

Вместо плотного завтрака я получил хорошую встряску. В гостинице появилась элегантно одетая строгая красавица, поначалу до меня доносился только ее пронзительный голос, звеневший по этажу, как какое-то насекомое, представлявшееся мне крупным, синим с металлическим отливом и с длинным жалом.

В дверь постучала администратор, вошедшая следом фрау Синий Металлик раскрыла передо мной устрашающее красное удостоверение, захлопнула его и забрала меня с собой в горсовет. Ничего похожего на эту даму я не встречал в Белоруссии. Она хотела, чтобы я заплатил пошлину, а я хотел, чтобы мне поставили въездной штемпель, она не хотела его ставить, пока я не заплачу, а я не хотел платить, пока она не поставит штемпель, в результате я захотел платить, но она уже была сыта мной по горло – закрыла папку с бумагами и вышвырнула меня на улицу. Это было впечатляюще.

Впервые я впечатлился еще вчера вечером у костра. Здесь все было быстрее: люди, автомобили, даже речь. Россия была быстрее, чем Белоруссия. Привыкнув к медленной речи за несколько недель пути, я едва понимал, о чем здесь говорят.

Я заметил, как русская скорость подхлестывает меня, избавляя от инертности, охватившей меня в последние недели. Я пошел в банк поменять деньги, и служащая извинялась за то, что мне приходится ждать. Она должна была передать информацию о моей кредитной карте в центральный офис в Смоленске, и, к сожалению, на получение ответа могло уйти много времени: «Система еще достаточно примитивна».

В банке было приятно – я ждал с удовольствием. Наконец, мне выдали деньги, и я уже собрался идти, но тут прибежала администратор гостиницы с моей панамой в руке. Я испугался: я потерял панаму впервые за два месяца пути, – это случилось, когда меня увела красавица с красным удостоверением.

Я поблагодарил даму-администратора, вручил ей остаток своих белорусских денег и направился к «синему дому».

Вчера вечером у костра сообщение о том, откуда я, вызвало бурную реакцию. Как будто своим немецким акцентом я напомнил целой трибуне английских фанатов о мяче на Уэмбли, принесшем им победу над Германией⁴⁵. Да, они взяли Берлин в апреле 1945-го, и нападающий, забивший решающий мяч, был родом отсюда. Михаил Егоров был одним из двух советских солдат, которые водрузили над рейхстагом красное знамя.

К сожалению, рудненский герой уже умер, сказали мужики, и глаза их, как мне показалось, затуманились. Но жива Тамара, его дочь. Синий дом Егорова невозможно ни с чем спутать, теперь это музей, а ключ от него – у дочери.

Тамара Егорова не сразу открыла дверь: ей нужно сначала вымыть испачканные сливами руки, объяснила она, взглянув на меня по-девичьи задорно, а еще поправить прическу и переодеться. И она появилась в синих дверях в сером костюме директора музея.

Было два синих дома: отца и дочери. Дом отца был более живописным, более русским. Егорова открыла его, мы вошли в просторный деревянный дом, ничего более чеховского я не видел: солнечный свет согревал деревянные половицы, а единственными его обитателями были торжественная тишина и ностальгия. Здесь был красивый, но бесполезный секретер, на нем стояли маленькие латунные танки – Егоров, судя по всему, не был пишущим человеком. Советский телевизор, напоминающий спутник, мягкие игрушки, зеленые бидермайеровские обои, бюст Пушкина, – ну, разумеется, – бюст Пушкина, и часы, остановившиеся на половине восьмого.

И фотографии. Наш герой – бесстрашный молодой человек на рейхстаге. Наш герой – в открытом гробу на лафете. Наш герой с товарищем Хрущевым. С Гагариным, еще одним великим героем Советского Союза, первым человеком в космосе, он тоже был из этой местности, его именем был назван его родной город: Гагарин значился в моем маршруте.