Беркуты Каракумов - [182]

А Тархан, не ожидавший такой встречи в родном доме, действительно вроде бы растерялся и не знал, как поступить. Однажды ночью, проснувшись, я услыхала визгливый голос свекрови в соседней комнате:

— Ну взял! Глупо сделал, что взял! Порядочнее не нашлось, чтоб ей околеть быстрой смертью?

Тархан что-то отвечал матери. Смысл его слов до меня не доходил. Я впервые столкнулась с такой откровенной злобой, не понимала, в чем моя вина, не знала, что в таких случаях надо делать. Меня всю трясло как от озноба, я куталась в одеяло с головой и никак не могла согреться.

Тархан пришел, лег рядом, обнял меня. Ему тоже было несладко — он тяжело дышал, руки его вздрагивали.

— Не любит меня твоя мама, — прошептала я и погладила его по голове.

Моя ладонь как по рашпилю прошлась: перед отъездом из города он сбрил свои красивые волосы. Я возражала, но он сказал: "Родители — старые люди, с предрассудками.

Зачем их лишний раз сердить, если этого избежать можно".

Мне было жаль его, и я снова провела ладонью по жесткой щетинке волос. Он перехватил в темноте мою руку, положил ее себе на грудь. Помолчав, сказал тихо:

— Ай, живи пока молча, не перечь ей. Наладится со временем. Постепенно и любить станет, ты только не прекословь ей, не возражай, потерпи.

— Конечно, потерплю, — согласилась я.

— Постарайся угодить ей в каждом деле.

— Постаралась бы, да она ни о чем не просит.

— А ты без просьб, сама.

— Ладно…

Я решила встать пораньше. Однако, проснувшись, услыхала, как звякает о ведро кружка. Потом проскрипела наружная дверь. Зашаркали по полу ковуши, натужно зашелся в кашле свекор, что-то невнятное забурчала свекровь.

Когда я вышла во двор, она уже разводила огонь в очаге. Вежливо поздоровавшись, я предложила:

— Давайте вместо вас чай вскипячу.

Не обмолвившись ни словом, она бросила кочергу, кряхтя, поднялась с корточек и поковыляла в дом. "Ну, погоди, противная старуха! — подумала я. — Ты еще будешь меня милой доченькой называть!"

В тунче зашумело и забулькало. Я сполоснула кипятком чайники и пиалы, заварила два чайника, поставила их перед стариками, которые уже сидели за сачаком.

Меня они, но обычаю, не заметили, как не заметили бы любой предмет домашнего обихода. Я поежилась: жутковато ощущать себя неодушевленной вещью.

Аул просыпался. Уже возле каждого порога к небу тянулись тонкие струйки дыма, а небо было голубым и свежим. Горланили петухи, изредка перекликались соседки. И у меня настроение улучшилось: не сошелся свет клином на моих нелюбимых родичах, в мире много радости и света.

Маленький мутный арык огибал наш двор. Высокие стройные тополя высились над ним, и седые листья их, как маленькие зеркальца, ловили и отражали солнечный свет. А в арыке мыл лопату Кепбан.

— Рано поднялась, гельнедже, — сказал он мне, — еще немножко поспать можно.

Я смутилась и покраснела, потому что меня впервые в жизни назвали так уважительно. Не зная, что ответить, пролепетала:

— Вы… вы тоже рано… Куда собрались?

— На работу, в ноле.

— А что вы делаете там?

— Поливальщик я, хлопчатник поливаю.

Мне вдруг очень захотелось напроситься ему в попутчики, пойти на хлопковое поле, посмотреть, как поливают хлопчатник, и, может быть, самой поливать. Я открыла было рот, чтобы высказать свою неразумную просьбу, но тут, перхая и отплевываясь, вышел во двор свекор, и я вовремя прикусила язычок. А про себя порадовалась, что деверь у меня хороший и что мы, вероятно, будем с ним друзьями, потому что без друзей никак нельзя человеку, одной любовью к мужу сердце не наполнишь.

Я не ошиблась. Кепбан не утратил своей сдержанности, врожденной деликатности, но стал немножко раскованнее и разговорчивее. Рассказывал мне о колхозных делах, учил, как делать в арыке запруду и отводить воду в нужную сторону. Он был очень способный, любое дело спорилось в его руках.

Как-то я спросила его, почему он бросил школу. Он пожал плечами.

— Работать надо. У родителей здоровье плохое, Тархан в городе учился…

— Но теперь ты можешь опять поступить в школу.

— Какой из меня ученик… все уже позабыл. Если все начнут учиться, кто в колхозе работать будет?

— Неправильно ты говоришь! В нашей стране каждый должен иметь образование!

— Приходили уже к нам в дом с такими словами. Отец сказал: достаточно, если из нашего дома один Тархан учится.

— И ты согласился с ним?

Кепбан поднял недоумевающие глаза:

— Но работать из нашего дома тоже должен кто-то! Больных стариков кормить надо?

Я могла бы ему сказать, что не такие уж они старые, эти старики, чтобы чураться колхозной работы. Да и болезни ихние — только в виду "ох" да "ах". Свекор вон по целым неделям в песках пропадает — собственный гурт овец пасет в тридцать две головы. И свекровь вязанищу саксаула на горбу прет — бегом не угонишься.

Однако ничего этого я не сказала, понимая, что Кепбану будет неприятно, а огорчать его мне вовсе не хотелось.

— Ладно, согласна с тобой. Ты мне вот что скажи: меня примут работать в колхоз, если я попрошусь?

— А вам не надо работать в колхозе.

— Почему?

— От вашей семьи Тархан в школе будет преподавать, а школа — колхозная.

— Нет уж! — возразила я. — Тархан сам по себе, я сама по себе. Отвечай на мой вопрос: примут или нет?