Беркуты Каракумов - [169]

Сапалы во время беседы то и дело заговаривал с ним по-русски, а русоволосый голубоглазый Алеша улыбался и отвечал по-туркменски:

— Поверишь ли, корону купили. Свое молоко, сметана… Два сына у меня. Вот такие уже… А по дочке скучаю. В школу пошла. Каждый месяц удерживают алименты, но я и сам ей еще посылаю…

Алеша умолк, задумался. Его прежняя жена была очень, красивой. Работала диктором на телевидении. До сих пор никто толком не знает, что послужило причиной их разрыва. Поговаривали, что Алеша чересчур уж ревновал ее. Сам он на эту тему не любил распространяться.

И мы живем потихоньку, — сказал Сапалы, чтобы развеять грустные мысли приятеля.

— Вижу, что потихоньку, — мотнул головой слегка захмелевший Алеша. — Когда студентом был, дела твои двигались куда быстрее. У тебя, кажется, профессор свояк? Что же ты не защитился до сих пор?

— Не пришью же я себе голову свояка, — отшутился Сапалы.

— Ну, давай за твои успехи!

— Может, хватит, а?

— Взяли! Не каждый день видимся. Или жену боишься? В свое время ребята поговаривали, что ты не смеешь ослушаться жены.

— Кто? Я? Брось ты!..

— Ничего удивительного. В наше время редко кто жены не боится. А почему мужчина не может себя чувствовать свободным? Ну скажи, почему? Вот сейчас — разве мы женам изменяем? Сколько сидит вокруг девушек, а мы ни разу и не взглянули в их сторону. Но стоит прийти домой чуть позже обычного, это уже расценивается, будто ты из чьих-то объятий явился. Жена не посчитается, с другом ли ты сидел, с братом ли. И ты в дураках… Вот почему у нас стало больше разводов… Да, наши женщины давно во всем превзошли мужчин! Закабалили нас…

— Бро-ось… — неуверенно пытался возразить Сапалы.

Под сводчатым потолком погасли и снова вспыхнули хрустальные люстры, напоминая, что время позднее. Музыканты стали зачехлять свои инструменты. Друзья и не заметили, как за разговором промелькнули часы.

Алеша проводил Сапалы до остановки. О чем только не говорили они! А о главном Сапалы забыл. Уже войдя в троллейбус, вспомнил, что не пригласил Алексея в гости. Выкрикнул свой адрес, но дверца со скрежетом закрылась и троллейбус, тронулся.

Сапалы прошел вперед и сел у окна. После дождя воздух посвежел, и, несмотря на позднее время, по улицам прогуливалось много народу. Многие возвращались из театров, с последних сеансов кино. Витрины магазинов ярко светились, отражаясь в мокром асфальте.

Кто-то толкнул Сапалы палкой. Не сильно, правда, но чувствительно.

— Чего там не видел? Отвернулся и делает вид, что не замечает инвалида!

Рядом, опираясь на костыль, стоял седой мужчина.

— Что вы кричите, яшули? Пожалуйста, садитесь. — Сапалы встал, сдерживая раздражение.

— Занял место для инвалидов и еще пререкается, когда ему говорят! — Мужчина опустился на сиденье. Руки его, сжимавшие костыль и палку, дрожали. — Защищая таких, как ты, я оставил в Европе ногу!

Пассажиры молчали. Некоторые с интересом поглядывали в их сторону. Стоявший поблизости парнишка заметил:

— Мы же не виноваты, отец, что родились после воины. Если бы жили тогда, тоже воевали.

— Да, конечно! Ты бы непременно ушел на фронт. Это по твоим длинным космам видно…

Троллейбус остановился, и Сапалы вышел, испытывая в душе сочувствие к вступившемуся за него юноше. Что надо старому сундуку? У самого плохое настроение, так нужно и другим испортить? Защитнички! Неизвестно еще, где ты ногу свою оставил — в Европе или поездом оттяпало по пьяному делу!

Калитка была заперта. Сапалы нажал на кнопку звонка. Подождал. Опять нажал, аж пальцу больно стало. Наконец на застекленной веранде вспыхнул свет. В наброшенном на плечи халате вышла Джовхар. Шаркая тапочками, не спеша приблизилась к воротам, не спрашивая кто и что, отперла и, сразу отвернувшись, пошла назад.

Войдя в дом, он застал ее лежащую на софе и при свете бра рассматривающую какой-то журнал. А рядом с ней, на месте Сапалы, сладко спали дети.

Конечно же она это сделала нарочно — перенесла малышей из детской. Но он сдержался, не подал виду и даже стал тихо насвистывать какой-то мотивчик, всем видом выказывая, что ему безразлично, где лечь — с женой или отдельно. Пусть так. Он устроится и на диване. Сапалы открыл шифоньер, чтобы достать белье.

Джовхар резко отбросила журнал.

— Нельзя ли потише?

— Тогда постели мне сама.

— Кто хочет иметь нормальную постель, не шляется невесть где, а вовремя приходит домой!

— Что ты кричишь? Детей разбудишь…

— Нашелся заботливый! Когда шляешься, про них не думаешь!

И самообладание вдруг покинуло Сапалы. Его захлестнула ненависть. Такая ненависть, какой он никогда ни к кому не испытывал. Словно не жена была перед ним, а самая ядовитая на свете змея.

— Я покажу тебе!.. — дико закричал он и, схватив с приемника будильник, изо всей силы швырнул в Джовхар.

Она нырнула с головой под одеяло, но тут же вскочила.

Часы ударились о стену, завешанную толстым ковром. Повскакали испуганные дети. Но Сапалы уже ничего перед собой не видел. Его так трясло, что стучали зубы. Он хватал все, что попадалось под руку, и швырял в Джовхар.

И вдруг Джовхар словно испарилась. Как сквозь землю провалилась. А пол весь усеян осколками битой посуды, статуэток, обломками стульев. В голос ревут дети. Стоят, забившись за шкаф, прижавшись друг к другу.