Бергман - [19]
Истории про Бергмана на острове знают все и повторяют с незначительными вариациями, как фольклорные сюжеты. Байки в жанре «Лев Толстой очень любил детей» не всегда сочетаются с известной бергмановской мизантропией. Однажды Бергман за свой счет отстроил чью-то сгоревшую ферму. У Бергмана была красная «вольво», и он ездил на ней по встречке. В Швеции водители останавливаются на пустых пешеходных переходах и не выключают фары в солнечный день, но опасная привычка великого режиссера все равно трактуется как милая причуда. Такие анекдоты есть и в «Годе из жизни»: в формате комического отступления рассказывается о пристрастии Бергмана к печенью «Мария», которое составляло важную часть его рациона.
За несколько лет до «Года из жизни» Яне Магнуссон совместно с коллегой-кинокритиком Хюнеком Палласом сделала фильм о Форё под названием «Вторжение к Бергману». Авторы привезли на остров нескольких режиссеров, чьи фильмы Бергман имел в своей безразмерной коллекции VHS, еще у дюжины кинематографистов взяли выездные интервью. Люди на экране делятся своими личными рассуждениями и переживаниями, и это должно бы оживить бронзовый образ, но получается как раз наоборот. Клер Дени боится заходить внутрь дома, как будто стоит перед святыней. Алехандро Гонсалес Иньярриту со свойственным ему пафосом объявляет деревянный домик в лесу Меккой и Ватиканом одновременно (после чего, в отличие от Дени, устремляется внутрь широкими шагами). Но и обсуждение режиссера, по существу, неизбежно превращается в дискуссию слепых, ощупывавших слона.
Титр в фильме предупредительно сообщает: «Влияние Бергмана на мировое кино столь огромно, что о нем даже трудно говорить». Вуди Аллен, один из главных поклонников героя («Мужья и жены», «Интерьеры» или «Разбирая Гарри»), рассуждает о комическом в связи с «Улыбками летней ночи». Ханеке высказывается о «Часе волка» – он сам снял фильм с почти таким же названием, – на ходу формулируя поучительные афоризмы («Страх – двигатель культуры»). Уэс Крэйвен, чья фильмография начинается ремейком «Девичьего источника», говорит о смерти в «Седьмой печати», Такеши Китано – о молчании в «Молчании». И даже в одних и тех же фильмах люди видят разное: к примеру, в «Лете с Моникой» Дени интересует женская точка зрения, а Аллена (и Скорсезе с Копполой) – голая Харриет Андерссон.
Ярче всех во «Вторжении к Бергману» выступает, как обычно, Ларс фон Триер. Помимо монолога о том, как классик проводил время на Форё в непрерывной мастурбации, датчанин жалуется, что Бергман ни разу не ответил на его многочисленные письма, но зато активно переписывался с Томасом Винтербергом. При этом Винтерберг, как утверждает Триер, смотрел «только один фильм Бергмана, причем худший» – «Фанни и Александр». Это спектакль, конечно: Триер строит отношения с Бергманом по модели отношений сына с отцом («А все-таки как я любил этого мудака», – заканчивает он свое выступление), и история с письмами, наверняка выдуманная, – парафраз идеи о молчании Бога, о котором были многие фильмы Бергмана, а у самого Триера – «Рассекая волны» и «Меланхолия».
Бергман одна из главных отцовских фигур для всего современного кино, не только для Триера. Вместе с Антониони – еще в середине прошлого века их имена утвердились в качестве двух вершин европейской кинокультуры и крепко приклеились друг к другу, как Толстой и Достоевский, Тютчев и Фет или The Beatles и The Rolling Stones. Как известно, они умерли в один день, как Шекспир и Сервантес, и это невероятное совпадение символически завершило эпоху большого модернистского кинематографа на пороге цифровой эпохи. На Форё во время фестиваля фильмы Бергмана показывают с пленки в деревенском кинотеатре, и сеанс «Молчания» пришлось прервать на несколько минут, потому что механик подзабыл, как обращаться со старой технологией. Эпоха пленки кончилась, а с ней эпоха гигантов; на их плечах сидит Джон Лэндис, который во «Вторжении к Бергману» рассуждает о том, как быть великим. Или же нет ни гигантов, ни карликов, и сама эта классификация устарела? Так или иначе, Бергман оказывается фигурой, которая связана с ностальгией по прежним временам, со снами о чем-то большем. Бог умер, Ватикан – это музей.
На Форё нам так и не показали дом Бергмана, но отвезли в его личный кинотеатр, ловко замаскированный под обыкновенный амбар. В зале стоит цифровой проектор, висит панно по мотивам «Волшебной флейты», мест всего около дюжины. На самом удобном лежит лист А4 с надписью «не занимать!» по-шведски – это кресло хозяина. Мы смотрели «Бельвильскую крошку» Мии Энгберг – фильм-дневник, составленный из съемок на любительскую камеру и кусочков хроники, признанный лучшей документальной лентой того года. Новое кино – маленькое и тихое, говорит от первого лица. Но ведь и Бергман занимался тем же самым. Сегодня всякий человек – это остров. Призрак в мягком кресле должен быть доволен.
2018
Бергман и другие
Сергей Добротворский. Бергман и Дрейер. У истоков европейского модернизма
В статье «Поэтическое кино» Пьер Паоло Пазолини написал, что лингвистический инструментарий экрана глубоко иррационален, поскольку лежащая в его основе визуальная коммуникация не приведена в сколько-нибудь законченную систему. Лексика фильма складывается из двух последовательных процедур: автор берет из зрительного хаоса образы-знаки, систематизирует их в своем собственном каталоге и только потом высказывается всякий раз заново обретенным языком. Таким образом в кино постепенно образуется что-то вроде словаря, где стилистика предшествует грамматике, или, говоря проще, кинообразы имеют под собой выраженную субъективную природу, поскольку тот или иной кинематографист наделил определенным переносным значением этот, а не другой фрагмент зримого мира
