Бергман - [16]
И Бергман и Лагерлёф рано ушли из дома, хлопнув дверью, и стали великими, пока дом не успел сломать им жизнь. Это у них общее.
Но для Бергмана это пьеса не о родительском деспотизме и тем более не об алкоголизме. Скорее, это ностальгия. Для оказавшихся в зале это хрестоматийно известный эпизод из истории шведского киноискусства, а для Бергмана – неостывшие воспоминания о жизни в искусстве. Достаточно внимательно вчитаться в его почти документальную пьесу-монолог «Последний крик» с реальными именами шведских кинодеятелей, чтобы уловить ернически прикрытый трепет перед киноремеслом и бездну отчаяния быть от него отторгнутым. Отчаяние, минующее шепот, чтобы взорваться последним криком.
«Изображатели» – пьеса о таинстве художественного творчества, о грешной жизни в искусстве, о стыде и отчаянии, о светлых мгновениях прозрения, о понимании другого, то есть себя. Пользуясь метафорой Лагерлёф, это пьеса о песчинке и ее нелегком превращении в жемчужину, если достанет сил.
Вышедшие под одним названием спектакль и телефильм не повторяют друг друга. Это редкий пример сознательного режиссерского раздвоения. Спектакль строго следует за многостраничным первоисточником, фильм сокращает многословье, переставляет ударения, педалирует откровенно лирическую тему, приглашая в «соавторы» Франца Шуберта. Вмонтированные в телеверсию кадры из «Возницы», сопровождают отрывки из струнного квартета Шуберта «Девушка и смерть».
Несмотря на благосклонность критиков, сценическая судьба спектакля оказалась недолгой. Он не пополнил список бергмановских театральных озарений, не стал его театром. Фильм короче и динамичнее спектакля-первоисточника, некоторые темы звучат в нем более внятно. За ним маячат тени Стриндберга и «Персоны».
Рокировка, как на шахматной доске, уводит на второй план режиссера и оператора. На экране царствует дуэт главных героинь. Писательница и актриса, старая и молодая, нобелевский лауреат и делающая первые шаги дебютантка. Женский мир – универсум Бергмана, здесь он будет решать, кто сильнее. Неразборчивая в своих связях «шимпанзе», мечтающая о высоком искусстве, или стареющая девственница с талантом описывать любовные сцены.
Тейе является в последнем эпизоде перед Лагерлёф босоногой. Диалог набирает обороты: каждая говорит о сокровенном в надежде быть понятой. Царственная невозмутимость Лагерлёф оказывается ненадежным панцирем для прикрытия копившейся годами беззащитности. Развязность собеседницы оборачивается почти психотерапевтическим эффектом, взрывающим отчуждение. Разговоры о профессии, об отцах-пьяницах, которые не сразу лишились человеческого облика, погружение в подполье человеческой души, не имеющее единиц измерения. Но может ли талант быть синонимом счастья?
Сидя на полу, раскинув босые ноги, Элин Клинга (Тейе) посвящает писательницу, минуя эвфемизмы, в грязную кухню получения ролей. Ноги договаривают ее незамысловатые истории… Она успела усвоить, что тело существует не для грязи. Оно – «вместилище души», и она верит в свое будущее. В отличие от спектакля, имитирующего в финале кино, телефильм заканчивается кадром прильнувших к экрану рук писательницы.
Лицо залито слезами, и есть только страстное желание проникнуть в заэкранье к черно-белым теням воскрешаемого прошлого. Дотронуться до них. Не так ли в «Персоне» мальчик, отложивший книгу, тер стекло, чтобы уловить отражение любимого образа?
2018
«Бык». Свен Нюквист. 1991
«Софи». Лив Ульман. 1991
«Воскресное дитя». Даниэль Бергман. 1991
Андрей Плахов. Древо Бергмана
С уходом Бергмана из большого кинематографа, последовавшим за мировым триумфом картины «Фанни и Александр», кончилась целая эпоха. Но не сразу: довольно долго длился некий промежуточный этап, во многом прошедший под знаком И. Б. Перестав сам снимать, он дал импульс появлению целой обоймы фильмов в Швеции и сопредельных странах – притом фильмов чрезвычайно успешных.
Этот перечень открывают «Благие намерения» Билле Аугуста – экранизация бергмановских мемуаров, где он описывает историю своих родителей. Почти одновременно, в 1991 году, появляются «Софи» и «Воскресные дети». Первый фильм снят дебютировавшей в режиссуре Лив Ульман, второй – Даниэлем Бергманом, тоже дебютантом, сыном знаменитого режиссера.
Все эти экспонаты бергмановской школы вызвали не только восторги, но и череду сомнений, и упреки в эпигонстве. В 1988 году «Золотая пальмовая ветвь» в Канне была присуждена фильму «Пелле-завоеватель» с великолепным Максом фон Сюдовым в главной роли. Уже тогда многие критиковали это решение, поддержавшее моду на эпический академизм. Оппоненты сочли порочной смесь из Бергмана, холодной картинности скандинавских саг и соцреализма образца Мартина Андерсена Нексе.
Поставил «Пелле» мало кому тогда известный датчанин Билле Аугуст, проявив способности стилизатора, дотошного реконструктора не существующей больше жизни с ее навсегда выветрившимся ароматом. Потом он взялся за «Благие намерения» – проект, выросший, так сказать, из отходов бергмановской автобиографической книги «Латерна Магика»: сначала был снят телесериал – love story родителей режиссера, а затем уже на его основе смонтирован трехчасовой фильм. И вот – невероятно, но факт – Билле Аугуст за эту добротную, но лишенную авторских притязаний работу вторично завоевывает в Каннах «Золотую пальмовую ветвь». Что не удавалось ранее никому из великих, да что долго искать: сам Бергман не побеждал на главном фестивале мира ни разу, только на склоне лет был награжден символической «Пальмой пальм», которую даже не поехал получать. Две «Пальмы» Аугуста – что это, как не триумф усердной посредственности?
