Вот кто, оказывается, портил мне рыбалку!
Я вырезал орешину, поймал лягушонка, привязал его к палке и, взяв сачок, опустил приманку под корягу.
И тут началось рачье паломничество.
Сначала поспешили на пир те, чьи дома-норы были ниже по течению. Перепачканные илом раки выбирались из нор, поводя усами-антеннами, спешили один за другим на запах, с ходу набрасывались на приманку.
Когда я поймал последнего воришку, прибывшего с нижней части реки, они начали ползти с другой, противоположной стороны.
Вот это уж, как говорится, тонкий нюх!
Когда Беседь, будто глубоко вздохнув, взламывала глыбы льда, кто-нибудь из нас радостно сообщал:
— Беседь тронулась! Айда на Беседь!
И мы уже днями пропадали на реке.
Льдины скрипели, трещали, наползали друг на друга, чуть покачиваясь, тащились вниз тяжелыми плотами. Иногда на них плыли стожки сена, ведра, вмерзшие кусты лозняка.
Все это было интересно, не отпускало с реки.
С каждым днем разводья становились шире, льдины уже не толкались, как прежде, плыли быстрее, их становилось все меньше и меньше.
Веселой ватагой мы бродили берегом, сталкивали в воду застрявшие кое-где льдины, провожали их взглядом…
Позже, бывая весной на Беседи, я наблюдал прежнюю картину: другие мальчишки были у реки и так же, как когда-то мы, сталкивали в воду застрявшие льдины.
Но только теперь я понял, зачем мы это делали.
Хотелось помочь своей реке избавиться от льда, хотелось, чтобы скорее пришло теплое лето.