Берега Ахерона - [5]

— И, правда! Чего это я? — хмыкнул Морозов и посмотрел в карты, — Пас!

Два подпоручика переглянулись и, брызгая слюной, принялись торговаться, словно маклеры на бирже. Игра пошла в открытую, и молодые офицеры, увидев капитанские карты, встали из-за стола и угрюмо откланялись.

— Не по чину пасуете, господин Морозов! — рассмеялся Каширский и выставил бутылку французкого коньяка, — Мон шер, Дроздов! Присоединяйтесь к нам!

— Что, Андрей, наказал юнцов? — зевнул подполковник, — Зачем ты так? Они теперь по линейке мотней чешут и ревут крокодилом, расставив хлеборезку на ширину приклада. Наливай!

Морозов покачал головой, и одним движением разлил спиртное на пятерых. Поручики хотели вспылить, но предпочли залить досаду благородным напитком с юга Франции.

— Всякое бывает! — ободряюще заметил Дроздов, — Вот сидите за столом и думаете! А что же вы такое думаете? Сидит со стаканом пойла старый кретин в подполковничьих погонах и трепется бог весть о чем! А на улице весна, коты балдеют от удовольствия и вам хочется туда же! Правильно говорю?

— Все шутите, господин подполковник! — улыбнулся один из проигравших.

— Значит правильно, — резюмировал Дроздов и залпом выпил напиток, — Всю жизнь мечтал поохотиться на страусов!

— А чем большевики не страусы? — поинтересовался Каширский.

— Падаль они, штабус! Падаль, которую надо жечь на кострах, чтобы не заразиться! — вздохнул Морозов, — Волки, как и мы, сбиваются в стаю и не пожирают разложившуюся скотину!

— Философ ты наш! Гейдельберг — не юнкерское училище! — резюмировал Дроздов и разлил по-новой.

На пороге появился, удивительно трезвый, Курбыко. Штабс-капитан наслаждался толстой сигарой и самодовольно окидывал взглядом расположение так, словно это была Государственная Дума, а он Пуришкевич, собственной персоной.

— Господа! — отчетливо проговорил Курбыко, — К нам-с приехал ревизор, именно ревизор-с с яхты «Лукулл».

— Ну и черт с ним! — буркнул Дроздов, — Пусть, на здоровье, копается в нашем дерьме!

Курбыко выдержал многозначительную паузу, но увы, не достаточно красноречиво.

— Господа! У нас завелся большевичок-с, — прервал паузу Курбыко, — Именно-с! Натурально красного цвета, как помидор-с!

— Да ну?! — воскликнул сосед Морозова по нарам, — Допились до чертиков!

— Отставить! — взбеленился Курбыко, — Мы кровь проливали за Россию-матушку, а красножопые пробрались сюда и мнят себя офицерами! Думаете, шучу-с?

— Заткнись! — послышался голос из угла палатки, — Дам в рыло!

— Паскудная большевицкая писанина попала сюда! — продолжал Курбыко, — Ну не сама же она сюда прибежала? И не сорока на хвосте принесла! Тогда откуда?

— Балаган! — возмутился дневальный, — Проваливай отсюда!

— Лучше бы ты его пристрелил! — вздохнул Морозов, — Качалов доморощенный!

— Господа! Дроздов и есть троцкистский ублюдок! — чеканя каждое слово, заявил Курбыко.

В ответ послышались сдавленные смешки, которые казалось, поддержала хлюпающая грязь. Курбыко побагровел и дрожащими пальцами никак не мог расстегнуть кобуру. Штабс-капитан бросился к нарам, зацепился и с грохотом свалился под ноги Морозова.

— Не ушиблись, батенька? Нельзя так быстро бросать пить! Шею свернете! — посоветовал Морозов тоном умудренного опытом профессора медицины, — Берите, батенька флягу и «кабанчиком» в ближайшую деревню за местным пойлом! По дороге оно и протрезвеете!

— Вы шут! — вскипел Курбыко, — Да-с, гороховый-с шут!

— Это все старая контузия под Ростовом! — констатировал Каширский, — Господа! Пригласите врача!

Курбыко, пошатываясь встал; откинул матрац Дроздова и торжествующе достал брошюру Ленина «О продовольственном налоге».

— Прекрасный напиток! Велик мастер, что его сотворил, — мечтательно произнес Дроздов, — Похмелись, сволочь!

Остатки коньяка коричневыми каплями вонзились в удивленную физиономию штабс-капитана, стекли струйками по подбородку и окрасили пятнами не первой свежести подворотничок. Два молодых прапорщика схватили табуреты, но остановились, увидев револьверы в руках Морозова и Каширского. Магия оружия — это самая древняя магия, которая заставляет любого думать о жизни и замирать при резком звуке.

— Господа! Еще одно движение и…! — процедил сквозь зубы Каширский, и посмотрел на Дроздова.

Подполковник мутным взглядом осмотрел бутылку и ударил ее о край табурета. Стекло жалобно ойкнуло и разлетелось, образовав на сколе хитроумный цветок. В палатке стало тихо и эта самая тишина, казалась чем-то липким, обволакивающим и до предела тяжелым, словно дорогой текинский ковер.

— Господа! — рявкнул Каширский, — Умом тронулись? Дроздов и большевичок? Да он это быдло голыми руками душил под Харьковом!

— Вот-вот! А сам тайно изучал жидовский бред! — запинаясь, сказал кто-то из толпы, — Сорвать погоны и к стенке!

— Ну-ну! — ухмыльнулся Дроздов, — Кто первый?

— Господа! Давайте спокойно…,- попытался вмешаться Морозов, но слова капитана утонули в недовольном шуме голосов.

Рычащий человеческий клубок вырвал из рук оружие и, опрокидывая топчаны, выкатился из палатки на линейку. Даже дневальный бросился в общую кучу и растворился в ней, словно сахар в кипятке. Появления генерала Туркула никто не заметил, и командир сводного полка угрюмо наблюдал за потасовкой, постукивая по бедру стеком.