Берег мародеров - [24]

Последовала перебранка между доктором и Фульке, но я уже отошел и не слышал, что они сказали друг другу. В ту минуту я был рад, что здесь есть хоть один человек с некоторыми представлениями о гуманности. Но я знал и другое: надеяться, что он сможет предотвратить порку, бессмысленно. Приказы гестаповцев воспринимались как закон, а я был убежден, что Фульке неймется посмотреть, как будут пороть Логана. Я уже был наслышан от беглецов из концлагерей о тамошних порках такими же плетьми со стальной сердцевиной. Плеть взрезала кожу на спине полосками, и редкий человек выдерживал назначенное ему количество ударов. Казалось, все во мне кричит от боли. А когда я смотрел, как Большого Логана привязывают к тяжелой железной треноге в караулке, я пережил мысленно ту же экзекуцию, через которую ему предстояло пройти в действительности. Я чувствовал, что вина за случившееся лежит целиком на мне, а вид покорного Логана вызывал жгучую жалость. Казалось, он совершенно не понимал, что происходит. Он был гол, и его громадная физическая сила еще больше бросалась в глаза. Я чувствовал, что стоит ему разбушеваться, и он перебьет всю охрану голыми руками. Меня прямо подмывало крикнуть ему, чтобы он так и сделал.

Огромный сильный моряк взял с продолговатого ящика плеть, снял китель и засучил рукава. В электрическом свете поблескивала щетина на его мощной шее. Он поправил треногу, чтобы плеть, короткая и узловатая, не цеплялась за стены. Охрану усилили до шести человек. Заправлял всем тот маленький гестаповец, которого мы увидели первым. Когда матрос с плетью занял свое место, в караулке воцарилась мертвая тишина. Часы на стене ровно тикали, мы ждали Фульке. Наконец он явился и приказал закрыть дверь, потом стал по другую сторону треноги. Его узкое лицо блестело от пота, глаза были будто стеклянные.

— Зачем ты ударил старшего охраны? — спросил он по-английски. Логан не ответил. Он словно и не слышал вопроса.

Рука Фульке дернулась, он ударил Логана по лицу тыльной стороной ладони, и золотой перстень с бриллиантами поцарапал Логану щеку.

— Отвечай, собака! — заорал Фульке. Лицо Логана оставалось совершенно безучастным.

— Дай-ка ему разок плетью, это приведет его в чувство,— приказал Фульке.

Моряк примерился. Я невольно зажмурил глаза. Плеть просвистела в воздухе и глухо щелкнула. На смуглой спине Логана тут же появились три алые полосы. Они стали шире и слились вместе, образуя струйку крови, которая быстро побежала по его волосатым ягодицам.

— Теперь ты будешь мне отвечать? Зачем ты ударил старшего охраны?

Логан по-прежнему молчал. С чувством тошноты я ждал следующего удара. Но тут дверь караулки отворилась, и в сопровождении доктора вошел коммодор.

— Кто дал приказ пороть этого человека? — спросил он.

В его голосе безошибочно угадывались зловещие нотки. Я внезапно почувствовал радостное возбуждение.

— Я,— ответил Фульке, шагнув ему навстречу.— Вы намерены оспаривать его?

В тоне, которым он задал этот вопрос, проскальзывала насмешка. Он, казалось, был вполне уверен в своей неуязвимости.

Вместо ответа коммодор приказал охране снять Логана с треноги. Фульке шагнул вперед. На мгновение мне показалось, что сейчас он ударит коммодора. Жилка у него на виске ходила ходуном.

— Он ударил старшего охраны,— сказал Фульке.— И будет выпорот. На нашей базе должны соблюдаться порядок и дисциплина. Хайль Гитлер!

Он выбросил правую руку. Коммодора этот жест, похоже, совершенно не тронул. На нацистское приветствие он даже не ответил.

— Здесь командую я,— спокойно, но твердо проговорил он. — Отвяжите человека.

— А я приказываю выпороть его! — Фульке только что не визжал.

Коммодор не обратил на него никакого внимания.

— Отвяжите парня! — заревел он, поскольку охранники колебались.

Тут уж матросы бросились выполнять команду. Мгновение спустя Логана сняли с треноги.

— Вы превышаете свои полномочия, господин коммодор,— Фульке был вне себя от ярости.— Этот человек должен быть выпорот. Если вы станете настаивать на своем, мое очередное донесение окажется весьма неблагоприятным. Вы понимаете, что это значит?

Коммодор повернулся и стал лицом к лицу с Фульке. Он был невозмутим.

— Вы забываете, герр Фульке, что сейчас у нас война,— сказал он.— Вот уже три месяца вы скачете по этой базе, отменяя мои приказы, подрывая моральный дух людей своими детскими представлениями о дисциплине. Здесь станция обслуживания подводного флота, а не еврейский концлагерь. Три месяца я терпел вас потому, что у вас были полномочия, позволявшие вам вставлять мне палки в колеса. Сейчас мы находимся в состоянии войны. Нам надо делать дело, мужское дело. С этой базы не уйдет ни один рапорт, кроме моих собственных.

— Вы еще об этом пожалеете, герр коммодор,— осклабился Фульке.

— Думаю, что нет.

— Я добьюсь, чтобы вас сняли с должности. Я добьюсь, чтобы вас уволили из армии. Вас отправят в концентрационный лагерь. Я позабочусь о том, чтобы...

— Такой возможности вам не представится. Во всяком случае, герр Фульке, вам следовало бы понимать, что без солдат с опытом службы не обойтись. А вот так ли уж необходимо гестапо? Я, к примеру, не могу припомнить, чтобы вы хоть раз сделали что-то толковое. Безусловно, мы можем научить вас стряпать. Отправляйтесь на «У-24», которая завтра уходит к Канарским островам. Вы замените заболевшего кока.