Берег любви - [19]

А может, и они не совсем напрасно придирались? Ведь и в самом деле: тут заноет, там кольнет, а здесь закрутит - груз пережитого тяжек. Он все больше напоминает о себе.

В конце концов можно найти того, кто защитил бы тебя от бюрократической волокиты, но кто защитит от старости, которая неотвратимо надвигается, кто заслонит тебя от ее знобких, пронизывающих осенних ветров?

Мог еще рассчитывать на поддержку своего судового врача, у коего против их латыни есть своя латынь, но. еще в день прибытия отстукали ему откуда-то из Овидиополя телеграмму - мать при смерти, лежит в больнице. Бросил все, взял отпуск, помчался. До сих пор еще не вернулся, застрял в Овидиополе...

И вот - проводы.

Всех собрали на палубе, огласили приказ, выдали ветерану щедрую денежную премию. Представитель порта огласил Ягничу благодарность, выступил и от коллектива мореходки давний знакомый - тот самый "философ" с бычьей шеей, с глазами цвета медузы, в безрукавке (весьма неуместной для такой церемонии), с толстыми и мохнатыми руками. Молол что-то о преодолении стихий, о пассатах и муссонах, о моряцкой романтике, как-то утробно, с подвыванпем восклицал, ну что с него возьмешь, если он пустобрех,- мимо ушей пускал Ягнич все его разглагольствования... Зато душевно сказал помполит. Вспомнил о труднейших рейсах, объяснил молодым, что такое мастер парусного дела и что он за личность на судне. Моряк Ягничсвой хватки, орионец, он, дескать, и на склоне лет, убеленный сединами, будет возвышаться над преклонными летами с их усталостью и болезнями, даже смерть над ним не властна, потому что хватка морская, мудрость золотых рук мастера, помноженные на святое чувство морского братства, они, как и талант художника, старости не знают!

И капитан и хлопцы экипажа, заметно погрустнев, сосредоточенно слушали Журавского - помполита. Возможно, не один из них подумал о том, что и ему тоже когда-нибудь будут устроены проводы, о том, что и к тебе, сегодня краснощекому, подберут свои коварные ключи лета с их неподъемным грузом.

Было сказано слово и от курсантов; его произнес смугловатый, похожий на татарина юноша, участник последнего рейса. Этот не тянул долго, поблагодарил Ягнича за наставничество, за мудрость и закончил шуткой:

- Дорогой Нептун, уходя на покой, вы, пожалуйста, ветров нс забирайте с собой!

Все речи Ягнич выслушал с каменным лицом. Ни единым мускулом не выдало оно, дубленое, ореховое, той бури, той боли и сумятицы, которые бушевали в его душе.

Стоял среди стройных, молодых, парадно одетых, невозмутимо стоял -среди отутюженных - в своем допотопном, застегнутом, несмотря на зной, на все пуговицы бушлатике, и казалось, вся эта процедура расставанья его меньше всего касается: не к лицу моряку выставлять напоказ, открывать людям душевные раны, которые терзают тебя вот уже много дней и ночей и будут терзать до конца дней твоих.

Отплапал свое, отходил. Отныне станет тебе палубой степь, полынью пропахшая, в паруса поднятой пыли одетая... Так прими же, человек, что надлежит, выпей свою горькую чашу спокойно и достойно, потому как виновных тут нету: потому как случившееся с тобой случится раньше илв позже с каждым из них: вечная молодость ведь никому не гарантирована.

Церемониал заканчивался вручением почетной грамоты.

и еще одной благодарностью, чтением приказа перед строем, из которого следовало, что он, Ягнич, мастер парусного дела, пожизненно зачисляется почетным членом экипажа.

Сам капитан прочел об этом, прочел эмоционально, с неподдельной искренностью и темпераментом, подогретым, похоже, еще и внутренним голосом пе совсем успокоенной совести, которая снова допытывалась: а все ли ты сделал, что мог бы сделать для Ягнича, в эти дни? Когда же речь зашла о том, что будет ветерану еще и ценный подарок,- только вручат его позднее, потому что не подобрали еще, никак не могут решить, что именно было бы Ягничу более всего по душе,- когда об этом зашла речь, подали свои голоса шутники: хорошо было бы преподнести Гурьевичу холодильник, или цветной телевизор, или стиральную машину. Присутствующие засмеялись. Капитан, однако, был серьезен. Спросил у Ягнича вежливо:

- Нам, Андрон Гурьевич, в самом деле хотелось бы знать ваше пожелание относительно подарка.

Старик некоторое время молчал. Потом бросил глухо:

- Иголку мне подарите.

Он имел в виду парусную иголку.

Желание было вроде бы пустяковым, даже смешным, но никто не засмеялся.

Капитан подчеркнуто строго, повелительным тоном тут же дал старпому распоряжение провести Ягнича в парусную мастерскую, пускай он наберет там себе иголок, каких пожелает, может прихватить целый набор.

Ягничу, видно, не было охоты туда идти. Поколебавшись, он взял капитана за локоть и, отведя в сторону, сказал доверительно:

- Могу дать расписку.

- Какую расписку?

- Что ни вы, ни врач, ни всякие комиссии не будут перед законом отвечать, если на судне со мной что-нибудь приключится. Многого пе прошу: еще в один рейс. В последний! И расписка у меня вот готова.- Он достал из кепки какую-то замусоленную бумажонку.

Капитан смутился:

- Дорогой Гурьевич, не нужно расписки! - Голос его прозвенел юно и чисто.- Отдохните. Прошу вас, не усложняйте... Вы сделали свое. Сделали столько, что и на десятепьгх бы хватило. Такого, как вы, на "Орионе" не было ц больше, пожалуй, не будет...