Бердяев - [139]
На протяжении десятилетий в советской России идеологическое неповиновение, отступление от заданного мировоззренческого шаблона считались гораздо более серьезными преступлениями, чем, например, кража. «Врагами народа» объявлялись не воры и убийцы, а те, кто осмелился мыслить самостоятельно. «Полиция мысли», в знаковом для нашего времени романе Джорджа Оруэлла «1984», написанном в 1948 году «по мотивам» сталинского социализма, тоже ставила грех «мыслепреступления» в разряд наиболее тяжких. В одной из своих статей Оруэлл объяснил это так: «Важно отдавать себе отчет в том, что контроль над мыслью преследует цели не только запретительные, но и конструктивные. Не просто возбраняется выражать — даже допускать — определенные мысли, но диктуется, что именно надлежит думать; создается идеология, которая должна быть принята личностью, норовят управлять ее эмоциями и навязывать ей образ поведения. Она изолируется, насколько возможно, от внешнего мира, чтобы замкнуть ее в искусственной среде, лишив возможности сопоставлений. Тоталитарное государство обязательно старается контролировать мысли и чувства своих подданных по меньшей мере столь же действенно, как контролирует их поступки»[393]. Ведь пока сохраняется хотя бы росток неподконтрольной, своей мысли, существует возможность бунта. Тоталитарный социализм стремится «выдрессировать» человеческие души. В этом Бердяев видел противоположность такого социализма христианству: христианство прежде всего дорожит духовной свободой человека, оно против любого принуждения. (Правда, церковная жизнь не раз давала другие примеры. Впрочем, Бердяев считал, что осуждение учения Булгакова о Софии как ереси, навязывание верующим единой точки зрения — это как раз нарушение христианского духа.)
В 1939 году Николай Александрович был приглашен для чтения лекций в Сорбонну. Формальным поводом для этого стало присуждение ему премии Французской академии за книгу «Философия свободного духа», вышедшую еще десять лет назад. Бердяев очень ответственно отнесся к своим лекциям, серьезно к ним готовился — они стали для него еще одним знаком международного признания. Дались они ему не слишком легко: его мучил хронический трахеит с кашлем, он уставал не только от публичных выступлений, но подчас даже от долгих или слишком оживленных разговоров у себя по «воскресеньям». В этом же году у Бердяева диагностировали «сахарную болезнь» — диабет. Летом он мучился болезнью желудка, потом страшно болели зубы… Почти всю жизнь его преследовали бессонница, головные боли — никуда не делись они и перед войной. Возраст давал о себе знать: в семье Бердяевых все чаще гостили разные болезни. Лидия Юдифовна порой не могла дойти даже до церкви из-за больной ноги. У Евгении Юдифовны диагностировали костный туберкулез (но весь дом держался на ней). Мать Лидии и Евгении, Ирина Васильевна, уже не вставала с постели — для ухода за ней пришлось нанять прислугу-испанку по имени Мари. Мари была ревностной католичкой, что пришлось очень по сердцу Лидии, — она снабжала ее религиозными книгами, брала с собой в библейский кружок. Если заболевали обе сестры одновременно (грипп например), то ухаживать за ними приглашали хорошую знакомую и сестру милосердия Т. С. Лямперт — Николай Александрович сбивался с ног, суетился, но толку от его усилий было мало, сам он не справлялся с больными.
28 декабря 1939 года мать Лидии и Евгении умерла: ее слабый организм не выдержал гулявшего тогда по Парижу гриппа. Лидия была с ней в ее последние минуты и писала, что Ирина Васильевна покинула этот мир умиротворенной и благостной. Похоронили ее на кламарском кладбище, причем сестры не смогли поехать на кладбище из-за болезни, провожали ее из окна дома.
В 1936–1939 годах самые бурные страсти пробудила начавшаяся гражданская война в Испании, и не только в СССР, но и в эмиграции. Многие бывшие русские офицеры отправились в Испанию, чтобы воевать на той или другой стороне. Коминтерн вербовал сторонников в интербригады, но и на стороне Франко было много добровольцев, среди них члены РОВС. Одни боролись с фашизмом, другие — «с красными ордами». Симпатии Бердяева в этой войне очевидны: он был против франкистов. Николай Александрович несколько раз участвовал в заседаниях «Пореволюционного клуба», члены которого считали, что «нужно не бороться с революцией, а овладевать ею»[394], а разногласия с властью не отменят идею служения России. Писал он и для «Нового града» — журнала, находившего для защиты свободы и демократии убедительные слова во время кризиса европейской свободы и демократии. От него приблизительно этого и ожидали. Но когда преподаватель Свято-Сергиевского Богословского института Георгий Федотов, определявший «новоградскую» линию, открыто вступился за испанских республиканцев, в эмигрантской среде это вызвало настоящий скандал. Более того, Георгий Петрович опубликовал ряд статей, за которые правление Богословского института выразило ему резкое порицание: по мнению правления, они вызывали «смущение и соблазн» у читателей. Дело было в том, что публицистические выступления Федотова были восприняты монархическими кругами русской эмиграции как про-большевистские, на автора обрушилась волна критики, подчас грубой, и правление института предпочло размежеваться с Федотовым, чтобы не быть втянутым в полемику. Федотов, тяжело переживавший сложившуюся ситуацию, подал в отставку. На его сторону безоговорочно встал Бердяев, выступив с громкой статьей в «Пути» в поддержку Федотова. Он доказывал в своей статье, что многие богословы не стоят в стороне от политики, но их за это не осуждают, — потому что они не стоят в стороне от
