Беппо - [3]

Там cavalier servente[11] в обиходе,

И никому не странно, не смешно,

Хоть это грех, но кто перечит моде!

И мы, не осуждая, скажем так:

В законном браке то внебрачный брак.

XXXVII

Когда-то было слово cicisbeo,[12]

Но этот титул был бы ныне дик.

Испанцы называют их cortejo[13]

Обычай и в Испанию проник.

Он царствует везде, от По до Tajo,[14]

И может к нам перехлестнуться вмиг,

Но сохрани нас бог от этой моды,

Пойдут суды, взыскания, разводы.

XXXVIII

Замечу кстати: я питаю сам

К девицам и любовь и уваженье,

Но в tete-a-tete[15] ценю я больше дам,

Да и во всем отдам им предпочтенье,

Причем ко всем народам и краям

Относится равно мое сужденье:

И знают жизнь, и держатся смелей,

А нам всегда естественность милей.

XXXIX

Хоть мисс, как роза, свежестью сверкает,

Но неловка, дрожит за каждый шаг,

Пугливо-строгим видом вас пугает,

Хихикает, краснеет, точно рак.

Чуть что, смутясь, к мамаше убегает,

Мол, я, иль вы, иль он ступил не так.

Все отдает в ней нянькиным уходом,

Она и пахнет как-то бутербродом.

XL

Но cavalier servente — кто же он?

Свет очертил границы этой роли.

Он быть рабом сверхштатным обречен,

Он вещь, он часть наряда, но не боле,

И слово дамы для него — закон.

Тут не ленись, для дел большое поле:

Слугу, карету, лодку подзывай,

Перчатки, веер, зонтик подавай!

XLI

Но пусть грешит Италия по моде!

Прощаю все пленительной стране,

Где солнце каждый день на небосводе,

Где виноград не лепится к стене,

Но пышно, буйно вьется на свободе,

Как в мелодрамах, верных старине,

Где в первом акте есть балет — и задник

Изображает сельский виноградник.

XLII

Люблю в осенних сумерках верхом

Скакать, не зная, где мой плащ дорожный

Забыт или у грума под ремнем

(Ведь в Англии погоды нет надежной!).

Люблю я встретить на пути своем

Медлительный, скрипучий, осторожный,

Доверху полный сочных гроздий воз

(У нас то был бы мусор иль навоз).

XLIII

Люблю я винноягодника-птицу,

Люблю закат у моря, где восход

Не в мути, не в тумане возгорится,

Не мокрым глазом пьяницы блеснет,

Но где заря, как юная царица,

Взойдет, сияя, в синий небосвод,

Где дню не нужен свет свечи заемный,

Как там, где высь коптит наш Лондон темный.

XLIV

Люблю язык! Латыни гордый внук,

Как нежен он в признаньях сладострастных!

Как дышит в нем благоуханный юг!

Как сладок звон его певучих гласных!

Не то что наш, рожденный в царстве вьюг

И полный звуков тусклых и неясных,

Такой язык, что, говоря на нем,

Мы харкаем, свистим или плюем.

XLV

Люблю их женщин — всех, к чему таиться!

Люблю крестьянок — бронзу смуглых щек,

Глаза, откуда брызжет и струится

Живых лучей сияющий поток.

Синьор люблю — как часто взор мне снится.

Чей влажный блеск так нежен и глубок.

Их сердце — на устах, душа — во взоре,

Их солнце в нем, их небеса и море.

XLVI

Италия! Не ты ль эдем земной!

И не твоей ли Евой вдохновленный,

Нам Рафаэль открыл предел иной!

Не на груди ль прекрасной, упоенный,

Скончался он! Недаром даже твой

Да, твой язык, богами сотворенный,

И он бессилен передать черты

Доступной лишь Канове[16] красоты!

XLVII

Хоть Англию клянет душа поэта,

Ее люблю, — так молвил я в Кале,

Люблю болтать с друзьями до рассвета,

Люблю в журналах мир и на земле,

Правительство люблю я (но не это),

Люблю закон (но пусть лежит в столе),

Люблю парламент и люблю я пренья,

Но не люблю я преть до одуренья.

XLVIII

Люблю я уголь, но недорогой,

Люблю налоги, только небольшие,

Люблю бифштекс, и все равно какой,

За кружкой пива я в своей стихии.

Люблю (не в дождь) гулять часок-другой,

У нас в году два месяца сухие.

Клянусь регенту,[17] церкви, королю,

Что даже их, как все и вся, люблю.

XLIX

Налог на нищих, долг национальный,

Свой долг, реформу, оскудевший флот,

Банкротов списки, вой и свист журнальный

И без свободы множество свобод,

Холодных женщин, климат наш печальный

Готов простить, готов забыть их гнет

И нашу славу чтить — одно лишь горе:

От всех побед не выиграли б тори!

L

Но что ж Лаура? Уверяю вас,

Мне, как и вам, читатель, надоело

От темы отклоняться каждый раз.

Вы рады ждать, но все ж не без предела,

Вам досадил мой сбивчивый рассказ!

До авторских симпатий нет вам дела,

Вы требуете смысла наконец,

И вот где в затруднении певец!

LI

Когда б легко писал я, как бы стало

Легко меня читать! В обитель муз

Я на Парнас взошел бы и немало

Скропал бы строф на современный вкус.

Им публика тогда б рукоплескала,

Герой их был бы перс или индус,

Ориентальность я б, согласно правил,

В сентиментальность Запада оправил.

LII

Но, старый денди, мелкий рифмоплет,

Едва-едва я по ухабам еду.

Чуть что — в словарь, куда мой перст ни ткнет,

Чтоб взять на рифму стих мой непоседу.

Хорошей нет — плохую в оборот,

Пусть критик сзади гонится по следу!

С натуги я до прозы пасть готов,

Но вот беда: все требуют стихов!

LIII

Граф завязал с Лаурой отношенья.

Шесть лет (а это встретишь не всегда)

Их отношенья длились без крушенья,

Текли чредою схожею года.

Одна лишь ревность, в виде исключенья,

Разлад в их жизнь вносила иногда,

Но смертным, от вельможи до бродяги,

Всем суждены такие передряги.

LIV

Итак, любовь им счастье принесла,

Хоть вне закона счастья мы не знаем.

Он был ей верен, а она цвела,

Им в сладких узах жизнь казалась раем.

Свет не судил их, не желал им зла.

«Черт вас возьми!» — сказал один ханжа им

Вослед, но черт не взял: ведь черту впрок,