Бенито Муссолини - [17]

«Ну и характер!» — воскликнула она, обрадованная, гордая, пораженная, когда ей сказали, что Бенито стал главой правительства.

Люди, которым пришлось с ним работать, выражали свое мнение о нем примерно в таком же плане. Для одних он был гением, для других лишь «темной личностью», но всем казался человеком примечательным. Разумеется, он был блестящим пропагандистом и, не колеблясь, использовал свой гений для рекламы, но не для того, чтобы пропагандировать свою личность, а чтобы создать себе имидж — основанный наполовину на фактах, наполовину на вымысле — имидж человека, ниспосланного судьбою, по народному смекалистого и хорошо образованного. Следует отметить, что часто его стремление продемонстрировать ум было столь явным, что поражало своей абсурдностью. Немецкий писатель Эмиль Людвиг, которому он дал в 1932 году серию интервью, рисуя в своих «Беседах Муссолини с Эмилем Людвигом» образ опытного и глубоко начитанного человека, создал в то же время впечатление о Муссолини как о деятеле, который не упускал возможности покрасоваться. Будучи эгоистом, он не смог бы, разумеется, вынести насмешек над собой, и можно только предположить, как часто в своей деятельности он руководствовался стремлением отомстить тем, кого он считал виновным в подобном оскорблении. Однако как человек неискушенный он постоянно давал повод людям смеяться над собой. «Он ни разу не пытался исправить мой плохой итальянский язык, — рассказывал Людвиг, — но когда однажды я произнес неправильно французское имя, в нем на удивление проснулся бывший учитель, и, понизив голос, он произнес это слово, как полагается. Когда, в свою очередь, он хотел поговорить о „переоценке ценностей“ и, несмотря на хорошее знание нашего языка допустил ошибку, он поспешил исправиться. „Простите меня за научные отступления“, — часто говорил он, когда беседовал с членами правительства или „партийными бонзами“. Ульрих фон Хассель, ставший впоследствии немецким послом в Риме, и итальянский дипломат Филиппо Анфузо отмечали стремление дуче казаться более образованным, чем он был на самом деле. Анфузо ссылается на беседу, которую он однажды имел с Муссолини и членами его семьи, в ходе которой дуче комментировал блестящее знание Ницше греческого языка. „Но, папа, ведь ты же не понимаешь по-гречески!“ — прервал его писклявым голосом один из детей, и когда отец сделал вид, что не расслышал его слов, повторил их снова. Муссолини был вынужден выйти со своим гостем из комнаты. Хассель с презрением вспоминает случай появления фотографии Муссолини, выигрывающего шахматную партию, хотя он вообще не умел играть в шахматы. Хассель, кроме того, наряду со многими другими, подозревал, что знаменитая память Муссолини была не более чем трюком, когда для воздействия на слушателей он специально заучивал разные цифры и статистические данные непосредственно перед тем, как должен был приводить их, якобы черпая из сокровищницы накопленных им знаний. Людвиг, тем не менее, попался на эту удочку как и многие министры Муссолини, с которыми он вел себя так, чтобы вызвать у них страх и восхищение.

Он бывал то на редкость грубым, то милостиво обворожительным, порывистым и осторожным, своенравным и великодушным; они никогда не знали, как он прореагирует на них и когда — как это часто бывало — заменит их другими без всяких предупреждений и вразумительных объяснений, которые зачастую заключались в том, что дуче считал их влияние угрозой своему положению на вершине власти, где он, откровенно говоря, собирался пребывать и далее.

Он завел привычку по утрам звонить тому или иному министру и без всякого приветствия обрушивать на него лавину безотлагательных для исполнения указаний, а через несколько часов звонить вновь и беседовать как будто со своим лучшим другом. Непредсказуемый, легковозбудимый, пышущий энергией и сияющий от гордого осознания своей власти, он в одинаковой степени был способен наводить истинный страх своим гневом и насаждать преданность по отношению к себе, милостиво благословляя актом своего прощения.

Уже через несколько месяцев после прихода Муссолини к власти его успех казался обеспеченным. Брожение в Италии сменилось настроением осторожного, но обнадеживающего оптимизма. Рабочие вернулись к станкам, выросло производство, улицы опустели, студенты вновь взялись за книги. К моменту прихода к власти у него не было политической программы и он довольствовался тем, что пытался сбалансировать бюджет, обеспечить справедливый подход к проблемам рабочих и проводить внешнеполитическую линию страны с твердостью и достоинством. «Мы преуспеем, — говорил он, — потому что будем работать». И с искусством большого пропагандиста, каковым он и являлся, Муссолини сумел внушить людям, как упорно трудится он сам, и не только за рабочим столом, но и на полях и заводах, вдохновляя рабочих. Ежедневно пресса пестрела его фотографиями, на которых изображалось, как он укладывал кирпичи, с неистовой сосредоточенностью бил молотом по наковальне, убирал урожай, причем его широкая грудь представлялась в нужном для него виде, обнаженной, сияющей на солнце.