Бенефис - [60]
Дворкин обучал игре на виолончели учеников по соседству и вел мастер-класс в консерватории, в Леноксе. Концертировать он перестал через год после того, как свалился в погреб. Зора не рвалась куда-то таскаться и рада была, что теперь он больше будет дома, под боком.
— Так лучше, учитывая твой артрит. И мне так лучше. — Она пояснила насчет шума: — Можно сказать: абсолютно бесконечный, отвратительный вой, и он ужасно действует мне на нервы.
Это было в июле. Дворкин честно ничего не слышал.
Ночью она просыпалась в холодном страхе, напряженно вслушиваясь.
Неужели это будет длиться вечно? Ее пробирала дрожь. Мерзкое бренчание перебивал какой-то жалостный вой. Она прислушалась к дали, откуда, кажется, все это шло, будто далеко забросила невод; потом, будто втянула его, прислушалась к близи — как бы у самого берега. Ближе ли, дальше — разницы никакой. Наглый шум буквально входил в дом через спальню, хоть были плотно закрыты окна, он лез сквозь обшивку и стены, а раза два даже преобразился в пугающего незнакомца, рассевшегося в темноте, дышащего шумно и ровно, затихая перед каждым вдохом.
Вблизи пробивался даже легкий транспортный гул, хотя в такой час — какой транспорт? Разве что случайно урчал на повороте ночной грузовик. Еще ближе звучал спящий Дворкин, он дышал тяжело, временами впадая в храп.
— Дворчик, — говорила она кротко, — ты храпишь.
И Дворкин с покаянным, мучительным вздохом стихал. Сначала, когда она стала будить его во время крепкого здорового сна, чтобы он не храпел, он был недоволен. «Но ведь ты будишь меня во время крепкого здорового сна, — возражала Зора, — я же совершенно не собиралась тебя будить». Он понял логичность ее рассуждений и позволял ей будить его, когда он храпит. Встрепенется на миг, прервет свой могучий рокот и сонно затихнет.
Да, если кто тут сидел, то уж никак не храпящий Дворкин. Какой-то бесшумный дух, может, кто-то в старинном кресле у длинного витража в спальне, до которого Элла додумалась. И кто-то смотрит, как они спят? Зора приподнялась на локте и вгляделась во тьму. Ничто не светилось, не воняло, не бросалось на нее, отчаянно хохоча. И снова она слышала тот несчастный звук, с которым боролась, дрожащее жужжание, прослоенное протяжным, жалостным воем, которое пугало ее, потому что напоминало о прошлом, может быть, это ее детство просачивалось из темноты. Да, Зоре уже казалось, что такое у нее было детство.
— Цворкин, — позвала она взволнованным шепотом, — ты слышишь этот несчастный звук, про который я тебе говорила?
— И для этого надо было будить меня, Зора, чтобы задавать свой идиотский вопрос? И надо было в наши годы дожить до такого? Дай мне спать, я тебя умоляю. Хватит мне моего артрита.
— Ты мой муж — кого мне еще спрашивать? Я уже говорила с соседями. Миссис Дювивье говорит, звук идет от красильной фабрики на том краю города, но что-то я сомневаюсь.
Она была в колебании и в сомнении. Она была застенчивой молодой женщиной, когда он с ней познакомился. Она тогда не была толстая, просто солидная, как она выражалась, но при фигурке и с хорошеньким личиком, не толстая, нет. Элла, с другой стороны, пожалуй, нервная натура, была, наоборот, совсем уж худая. Обе хорошие жены, и ни одна, конечно, не могла бы представить другую на своем месте. Чем больше Зора толстела, тем больше комплексовала. Иногда она вызывала в Дворкине мучительную нежность.
Он оперся на локоть и вслушался, стараясь услышать, что же такое она там слышит. Трескается Млечный Путь? Шум космоса хлынул ему в уши, заполнил их и стал тишиной. Он слушал, и вот гул возобновился, стал вполне земным жужжаньем — москиты вместе с кузнечиками пиликали на лужайке. Вдруг крикнула ночная какая-то птица. Потом насекомые унялись, и больше он ничего не слышал: только звук тишины в двух навостренных ушах.
И это все, хотя иногда Дворкин слышал музыку, когда ночью проснется, — музыка будила его. Недавно он слышал Ростроповича, тот был как бы живым элементом в призрачном скоплении звезд и наяривал Ре-мажорный концерт Гайдна для виолончели. Сочный виолончельный звук тек как будто из ананаса, если вы желаете фруктовую метафору. Дворкин питался сплошными фруктами, однако звук его тек скорей из кислого яблочка. Но сейчас он слышал только спящий город.
— Я ничего такого не слышу, что можно назвать нытьем или воем, о котором ты говоришь, — сказал он. — Ничего, такого именно.
— Не слышишь долгого, нудного, отвратного, жалостного воя?
Он слушал, пока у него не заболели уши.
— Нет, не могу сказать, чтобы я это слышал или слышу.
— Ну, спасибо, и спокойной ночи, лапка.
— Спокойной ночи, — сказал Дворкин. — Надеюсь, теперь мы оба поспим.
— Надеюсь. — Она все еще внимательно вслушивалась.
Как-то ночью она проснулась от беспокойного сна, разглядывала в темноте одеяло, потом выскочила из постели, побежала в ванную, и там ее вырвало. Дворкин слышал, как она плачет, влезая под душ.
— Что-то случилось? — спросил он, просовывая голову под пары ванной.
— Сейчас пройдет.
— Я могу что-то сделать?
— Нет-нет, не сейчас.
Он вернулся в постель, но, промаявшись несколько минут, натянул штаны, рубашку и в кедах вышел на улицу. Кроме собачьего лая в конце квартала, он слышал только летнюю ночь, да еще, вдалеке, какой-то рокот, похожий на шум транспорта, а возможно, это транспорт и был. Но когда сосредоточится, он действительно различал тук-тук-тук механизмов со стороны этой самой красильной фабрики на восточном краю города.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Бернард Маламуд (1914–1986) — один из ведущих американских писателей своего поколения. Автор нескольких сборников рассказов, в т. ч. «Волшебная бочка» (1958), «Идиоты первыми» (1963), «Шляпа Рембрандта» (1973), и романов «Помощник» (1957), «Новая жизнь» (1961), «Соседи» (1971), «Божья милость» (1982), каждый из которых становился событием. Судьбы, нравы и трагедия евреев постоянно занимают Маламуда, сына еврейских родителей, эмигрировавших из царской России. Так иди иначе, еврейская боль, хотя бы отголоском, звучит во всех его произведениях.
Невероятно богатую и мощную «прозу еврейской жизни» в Америке в этом сборнике представляют девять писателей. Одни — Маламуд, Мейлер — много печатались у нас, другие пользуются заслуженной известностью в Америке, но мы с ними почти, а то и вовсе незнакомы. Все эти авторы очень разные, а объединяет их высокое литературное мастерство и умение рассказать о жизни своих героев, будь то интеллектуалы, деловые люди или простые обыватели.
В книге Бернарда Маламуда (1914–1986) изображаются главным образом судьбы еврейских иммигрантов в США. Типичный герой трагифарсовых новелл Маламуда — «маленький человек», неудачник, запутавшийся в грустных и смешных перипетиях современности. Один из самых выдающихся прозаиков послевоенного поколения, Маламуд был удостоен за свои книги рассказов ряда престижных литературных премий, а также Золотой медали Американской академии искусств и литературы.
Сборник «Туфли для служанки» Бернарда Маламуда включает рассказы из сборников «Idiots first» и «Magic barrel», переведенные Ритой Райт-Ковалевой.Рассказы, отмеченные курсивом, находятся в сборнике «Идиоты первыми» http://lib.rus.ec/b/358803В кредитПлакальщикиТуфли для служанкиМой любимый цвет — черныйЛетнее чтениеДева озераДевушка моей мечтыПервые семь летТюрьмаПоследний из могиканНагая натураВолшебный бочонокБеженец из Германии.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.