Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры - [29]

Экстравагантность одежды была лишь как бы визитной карточкой Дизраэли. Основное действие развертывалось позднее. Он был человеком бесспорно умным, волевым, хорошо знал человеческую натуру и в высшей степени умело играл на ее положительных и отрицательных струнах, отметая при этом всякие этические и моральные соображения, руководствуясь лишь одним желанием — произвести на собеседников впечатление о собственной интеллектуальной исключительности, о сильном уме. Он умел терпеливо слушать других, вникая в суть того, о чем идет речь, и выжидая психологически благоприятный момент для вторжения в разговор. Делал это он, как правило, только тогда, когда приходил к убеждению, что теперь он скажет что-то особенно яркое и важное, что произведет сильное впечатление на слушателей. Он подхватывал нить суждений, только что высказывавшихся, и эффектно развивал их, причем делал это так, что его предшественник (обычно это было важное и влиятельное лицо) начинал думать, какой он сам умный и как убедительно этот приятный молодой человек показал, насколько разумно было все то, что он весьма путанно излагал. Это и нужно было Дизраэли. Его совершенно не интересовало, говорил ли его собеседник действительно умные вещи или нес несусветную чепуху. Важно было показать себя так, чтобы собеседник стал его ценить и где-то там подсознательно, а может быть, и вполне сознательно пришел к мысли, что этого смышленого парня следует поддерживать и выдвигать. Часто этот результат достигался; в беседах Дизраэли всегда превосходил своих собеседников остротой ума и умением эффектно подать свое интеллектуальное превосходство. Конечно, в этом заслуга Дизраэли, но следует учитывать, что он растил свой престиж на благодатной почве. В салонах, где он разворачивался, конечно, были и умные люди, но они были в явном меньшинстве, и, как это часто случается, их интеллект далеко не всегда находился на одном уровне с их положением в обществе и в правящих кругах.

Помогал Дизраэли устанавливать нужные связи с сильными мира сего и врожденный артистизм — он умело подавал себя обществу. Это тоже не исключительность. Действительно, крупные государственные деятели обычно в той или иной мере артисты, играющие на публику, на общественное мнение. Они стремятся обращаться не только к рассудку и здравому смыслу людей, но и к их сердцу, к чувствам и эмоциям.

В Англии это было время дендизма. Мода на дендизм распространялась с Британских островов далеко за их пределы. Примерно в те же годы в России поэт писал: «Как денди лондонский, одет». Это говорилось о российских денди, а Дизраэли действовал среди лондонских и превосходил их по манере держаться, умению соответственно одеваться и подавать свою внешность и ум, сверкать алмазами остроумия в светской беседе и т. д. и т. п.

Как это всегда бывает в человеческом обществе, одним выделяющийся человек импонирует, другим, особенно тем, кто не обладает соответствующими достоинствами, равными тем, которые есть у соперника, он активно не нравится, вызывает зависть, а за ней всегда автоматически следуют ненависть и злоба. Так было всегда и везде, во все времена — такова человеческая натура. С Дизраэли не могло быть иного. Он записывал в своем дневнике: «Как я популярен у людей первого класса, так меня ненавидят люди второго класса». К счастью для Дизраэли, эта раскладка была в его пользу — под людьми первого класса подразумевались те, кто обладал наивысшим влиянием в большом свете и в правящих кругах.

Дизраэли встречался со многими знаменитостями тех дней. Их имена гремели полтора столетия назад, но сейчас подавляющее большинство их исчезло в тумане истории. Лишь некоторые фамилии сегодня кое-что говорят современному читателю, да и то лишь тому, кто интересуется английской историей и литературой. Общество, в котором вращался Дизраэли, представляло собой пеструю смесь литераторов, модных франтов, политических деятелей и вообще служителей богемы. Дизраэли был хорошо принят в семье Ричарда Шеридана, известного английского драматурга, пьесы которого до сих пор идут и на нашей сцене. Жена его сына и особенно три ее красавицы дочери занимали видное место в аристократических кругах и благоволили к Дизраэли, активно помогая ему добиваться успеха в свете.

В это время Дизраэли пребывал в состоянии крайнего возбуждения. Нервы были напряжены, мысль работала лихорадочно. Это замечали люди, находившиеся рядом, и прежде всего отец. Однажды отец сказал сыну: «Я хотел бы, чтобы твое состояние позволяло тебе писать более спокойные письма и чтобы ты приводил себя в более трезвое состояние, делая записи в дневнике, до того как ты ляжешь в постель».

Дневник Бенджамин пытался вести, но это не снимало предельного нервного возбуждения. Дневниковые записи от сентября 1833 г. свидетельствуют, что он одержим политикой. «Свет считает меня самодовольным, тщеславным, — пишет Бенджамин, — но свет ошибается; я кажусь самонадеянным в моменты, когда я очень нервничаю». Продолжение записи несколько противоречит сказанному: «У меня непогрешимый инстинкт. Я могу разгадать характер человека с первого взгляда. Очень немногие могут провести меня… Я обладаю революционным складом ума. Я истинно велик в действии. Если когда-либо я займу действительно выдающееся положение, я докажу это». Общение с большим светом не поколебало уверенности Дизраэли, что он некогда достигнет такого положения, но убедило его в том, что это дело далеко не простое и потребует и времени, и больших усилий. «Недвижимый характер нашего общества, являющийся продуктом наших аристократических институтов, делает достижение карьеры крайне затруднительным», — записано в дневнике. Но энергия требует немедленного выхода и результата. И Дизраэли записывает: «Поэзия — вот что может дать выход моим страстям».