Бембиленд. Вавилон - [36]

Речь идет и о музыке. В конце концов, с вами говорит музыкант-любитель. То есть музыкант, чье оборудование забыли демонтировать, и теперь он поет и пиликает, словно какой-нибудь дикарь, особенно если встретит в окрестностях упрямого соперника. Аполлона мне не следовало вызывать на состязание, теперь я это понял. Сперва я не обнаружил в нем трансформации, я хочу сказать, транспозиции, которая при демократической форме правления происходит незаметно, если вы меня спросите, почему, я отвечу: потому что во время войны и вообще при необычных ситуациях в государстве каждая ситуация, каждое положение является чрезвычайным, ибо каждое положение затрагивает всегда только пострадавшее лицо, говорят же, к примеру, о женщине, что она в интересном положении! – но важно не это, а то, что во время ваших чрезвычайных положений параллельно и постоянно расширяются полномочия исполнительной власти (и это происходит перед войной, во время и после войны, в гражданскую войну или при любом возникающем положении). Тогда с нашими глазами происходят ужасные вещи, точнее, ужасные вещи проходят перед нашими глазами. Да, я имею в виду именно это и больше ничего. Я и сам ничего больше не значу. Это недопустимо, и это ужасно. Но в то же самое время – прекрасно. Когда вы увидите меня в моем совершенно приватном, совершенно приятном и удобном для съемки положении, камера включена, звук наложат потом, то даже вам захочется, чтобы я выглядел не так, как в оригинале, хотя оригиналом я никогда не был.

Я копия копии. Я копия как исключение. Поэтому, собственно, хватает и того, что я присутствую не только на фото, меня больше в наличии. Вы еще не слышали ничего подобного? Значит услышите. Если не хотите слушать меня, спокойно вслушайтесь в самих себя или, по крайней мере, вслушайтесь в тишину! Я ивовая дудочка, и я дышу! Взгляните на меня! Да. Эту иву можно в любой момент сорвать и сломать, как дикую розочку, она ведь не может дышать сама по себе, звук возникает, когда я в нее дую. Что вдуваешь в людей, то тебе из них и отзовется. And they took pictures of everything. А снимки носятся вокруг, как невоспитанные дети, которые опять не поупражнялись в игре на флейте, после обеда у них урок, а они к нему не готовы. Снимки носятся вокруг, не ведая стыда. Что до меня, то я стыжусь даже самого себя, меня тут подвесили нагишом для просушки. Но, по крайней мере, у меня прекрасный вид на реку, то есть у меня был бы этот вид, имей я голову на плечах, или безголовый не я, безголовы другие? Я снова и снова задаю этот вопрос, но ответа не получаю. Я думаю, один из моих пороков заключается в том, что я легкомысленно бросил вызов богу западной аферы, я хотел сказать, западной гемисферы, и теперь он шлет мне многостраничные уведомления о недостатках поставленного товара! В конце концов, он платит за меня, значит, и порочить меня вправе. Мог бы и прикрыть мою наготу, но, естественно, не станет этого делать. Он считает, будто я прикрыт естественным покровом, своей кожей, но ее-то он с меня и содрал! Да так, что мне понадобился бы целый список, захоти я определить, чего лишился. Этот Аполлон прибег к хитрости, он оказался хитрее меня, однажды он для разнообразия перевернул свою лютню задом наперед и продолжал играть. Я, к несчастью, со своим примитивным частным инструментом сделать этого не мог, у него дырка лишь с одного конца. Дырка с другого конца в счет не идет. Для этого мне недостает важной, я бы сказал, решающей части тела. Теперь я сам – одна сплошная дыра. Афина в своем олимпийском городе и Аполлон, этот Latin Lover, на своем возвышении, должен признать, без всякого стеснения ужасно мне отомстили за мой вызов, но погоди, скоро и ты станешь рекой, дорогая сучина-излучина, и ты, дорогой гад-водопад! Как и любой певец, бросающий вызов сперва одному богу, а затем и всем остальным, я рос в детской комнате и вскоре из нее вырос. Целые страны стали моими детскими комнатами, и везде я усердно наигрывал на флейте, но никто не хотел меня слушать, кроме парочки нимф в публичном доме, а ведь им тоже хочется что-то заработать. Если демократию приходится защищать, значит, это уже не демократия. Я должен был это понять. Но теперь уже поздно. Если бы меня вовремя защитили, я бы, возможно, стал другим. Я бы, разумеется, держал язык за зубами. Я бы не хватал флейту и не засовывал ее в задницу этому, позвольте представить, господину. Запрещено законом. Надуть кого-нибудь – это да, но не совать же постороннему человеку в задницу твердый предмет, причем как можно глубже, да еще и поворачивать его там, словно собираешься просунуть его до самой головы, выдуть из нее мозги, а потом раскрасить и раздарить яйца, это противоречит хорошему впечатлению, которое с самого начала хотелось произвести. И теперь мы подпеваем нашим инструментам вторым голосом. Нет, теперь пою я один. Но как вы можете петь, когда у вас во рту флейта, часто спрашивают меня. Когда поете, бросайте вызов своему богу (прошу, впишите его имя)! Я – моя собственная мера или химера, нет, все же мера. Я – моя собственная маленькая мера с множеством делений, прошу, берите их! Они ваши. Она, мера, к сожалению, нужна. Я показываю вам меру того, насколько бесчеловечными, бесцеремонными и аморальными могут быть люди, и позволяю обществу тихо отзвучать вместе со мной, но, будь на то моя воля, лучше бы оно изошло по мне и со мной криком. Громким, пронзительным криком! Видите, я могу кричать сквозь свою грудную клетку, сквозь свои продуваемые воздухом ребра, и, кроме того, я могу кричать сквозь эти мостовые перила. Возникающий при этом звук разбивается об острые грани перил и, таким образом, может артикулироваться и модулироваться напряжением губ. Нет, за модуляции надо платить особо. Вокруг столько звуков и криков, что мою бедную флейту совсем не слышно. Я для чего-то гожусь, чему-то служу, но чему – и сам не пойму. Чему-то служит и мое фото, хотя сам я давно закончил действительную службу в качестве морского инфанта, я хотел сказать, инфантериста, морского пехотинца, значит. То, что мне платили тогда за мою службу, ни в какое сравнение не идет с тем, что я получаю сейчас. Ах, да, это уже в прошлом. Бесповоротно ушло в небытие вместе с сегодняшним днем, когда с меня содрали кожу. Война – единственная стоящая игрушка, надо только уметь с ней обращаться. Камни в вавилонскую башню тоже складывались не сами по себе. Поверьте, я знаю толк в войне. На этой войне они построят себе дома и нефтяные министерства. Земля выдержит! Хоть и не все. Война – музыкальный инструмент, лучший из всех имеющихся, стильный подарок давних времен, когда еще что-то значил стиль и делались добровольные пожертвования. Он достался нам в наследство, этот западный стиль жизни, который все хотят усвоить, тихо, незаметно и тайно, главное, он теперь наш, снизошел, свалился на нас, а мы оказались не готовы его принять, мы не созрели для него, но и мы оказались не лыком шиты, скорее наоборот: пулями прошиты. И как быстро с меня содрали кожу! А ведь как плотно она прилегала к телу, я даже повернуться в ней не мог! Содрали в мгновение ока. Но к чему эти причитания о моей прекрасной коже, когда надо играть? Мне бы радоваться, что когда-то я так хорошо в ней играл и возносился духом, нет, скорее брюхом, и не возносился, а возводился. Или изводился? Кто-то меня возвел, а теперь меня сносят, разбирают по частям, меня, а не мое место. Лучше бы они забрали себе мое место, а не меня со всеми причиндалами. А сносом и разборкой занялись бы где-нибудь в другом месте. Им бы радоваться мне и моим успехам, я все дую и дую в дуду, а зачем, спрашивается? Богу и так не нравится моя игра, он не хочет признать, что я вырос и стал ему конкурентом. Я знаю, что говорю. Конкуренция оживляет бизнес, зато лишает иных деловых людей их дела. Я не говорю, что сокращаются рабочие места, каждый человек в принципе и есть свое собственное место, где же ему еще быть, но он не всегда на своем месте, я имею в виду место работы, иногда ему требуется еще одно, чтобы выжить. Чтобы не умереть с голоду. Но нет, дело не в месте, ведь есть еще и унитаз, в котором плавает то, что он ест. О том, чтобы устроиться в разные места и относиться к жизни по-разному, он, когда еще стоял на своих на двоих, даже и мечтать не смел. Теперь-то наш кроткий мечтатель завоевал себе место под солнцем, под шумящими кронами лип, у посвистывающих на ветру перил, которые я пытаюсь слегка пощипывать, но Аполлон уже не видит во мне настоящего конкурента, ну да ладно, ваше здоровье, желаю удачи, я устала и мелю чепуху, а с него, значит, как раз на этом месте сдерут кожу. Посмотрите на меня! Посмотрите!