Бембиленд. Вавилон - [32]

Кстати, где трое других? Одного я вижу, он висит рядом, чуть выше меня, но нас вроде было четверо, разве нет? Для тех двоих, которых я сейчас не вижу, найдется другая форма превосходства, это уже не моя забота. Этот мир – сплошная частная собственность, моя фирма – частная собственность, я тоже частное лицо, и эти мои снимки должны бы, собственно, представлять частное лицо. Так я думал. Все эти леса, озера, деревни, города, которые могли бы неплохо получиться, отставим пока в сторону и основательнее займемся мной. Боюсь, в мире ином это будет не совсем кстати, но в этом сойдет, плевать я на все хотел, раз мои любимые места исчезли из моего поля зрения, их больше нет и никогда не будет. В моих ребрах свистит ветер, я никогда уже не буду с наслаждением разглядывать лес, озеро, деревню или город. Мне остались только эти железные перила. Я их вижу. Ветер поет свою песню, используя мои ребра как лиру, а вот появляется и этот глуповатый блондин Аполлон с обесцвеченными волосами и с вечной лирой в руках, другие играют лучше, он пока не очень хорошо, но меня он победит, это он сумеет, он хочет и будет совершенствоваться, но и тогда найдутся те, кто играет лучше, чем он, он же захочет играть еще лучше, и так далее, ну, его-то мы теперь заполучили, этого всезнайку с Запада, там он все больше уходит в тень, этот солнечный бог, этот блондин. Стоп, вот он приближает свое приветливое и в то же время строгое лицо ко мне, и я замечаю, что он не настоящий блондин! Настоящих блондинов вы найдете среди – нет, среди солдат вряд ли – среди несчастных червяков, по темным корешкам волос, хотя и очень коротко подстриженных, я вижу, что этот человек их однажды покрасил, а потом забыл постоянно делать то же самое. Он обесцветил волосы, сделался белокурым, потому что счел это стоящим делом. Неоновый блондин, ну да, для снимка нам столько света не нужно, а этот неоново-блондинистый, несмотря ни на что, сидит на обвисшей ветке, я осмеливаюсь дать этот прогноз, здесь и сейчас! Он слышит, как кто-то другой пытается играть на его инструменте, а потом перестает, на реберном своде как на лютне, стоя на голове, вверх ногами, головой вниз, снизу вверх, но всегда сверху, как ему и положено, он играет всегда одну и ту же мелодию, издает одни и те же звуки, дилетант несчастный! На флейте из человеческого тела лучше не сыграешь. Тут надо знать куда дуть и где в половом члене оставлять дырку, да и поворачивать его нельзя, он ведь одним концом прочно прирос к телу. И все же повторю еще раз: упражняться упражняться упражняться! Снова и снова повторять заученное! Иначе ничего не выйдет. Наконец-то я могу познакомиться с самим собой, на этом мосту можно идти только налево или направо, если смотреть с моего места, а если с вашего, то вперед или назад. Или прыгнуть вниз. Но на это я бы не решился. Да у меня и времени не было. Трое из нашей четверки были штатскими, и среди них, конечно же, я! И зачем это я лезу вперед? Я сказал «штатские», люди со стороны, Аполлон, такого идиота, как ты, мне еще не доводилось видеть. Ты одно из самых глупых созданий западной гемисферы! Когда думаю, что ты выиграешь это соревнование, я просто с ума схожу. Говоря объективно, это любой подтвердит, ты, Аполлон, бездарен, может, к чему-то у тебя и есть талант, но однозначно не к музыке, хотя ты постоянно твердишь, что она в твоей компетенции. Сожалею, но я должен тебе это сказать. А судья нам больше не понадобится, он все равно был бы необъективен, даже если бы и нашелся такой, мы все равно не стали бы ждать его суда. Мы не ждем больше ничьего суда, мы слишком долго ждали, ждали всего, и знаем, что последний суд еще не значит, что за ним последует Страшный суд, но будет апелляционный суд, в этом я абсолютно уверен, и будет Страшный апелляционный суд всех времен и народов, в том числе и самых древних, его нельзя будет избежать, ни один из нас не доживет до своей естественной старости, но мы все же будем ждать, хотя никогда не умели этого делать. А потом наступит то, что обычно наступает для того, кому надо делать свободный выбор: разбрасывать камни, сжигать заживо, сжигать до смерти, сжигать без остатка, совсем не сжигать, кого-то обезглавливать, топтать, бить, колоть ножом, ну да, все по полной программе. Опустошить бутылку, пока идет программа. Встряхнуть ее так, чтоб брызги полетели. Вы этому уже научились, хотя и не вполне. Вам всегда чего-то недостает.

Вы повесили меня здесь. Совершенно бесстыдно, не спросив моего согласия. Доктор, помогите! Немедленно позовите врача, я вижу, инструкция у вас, наконец, появилась, а теперь позовите врача, иначе виновником моей смерти будете вы! Я бы с удовольствием снова оказался в собственной шкуре, я не устаю это повторять, говорю уже второй или третий раз и буду повторять впредь, хотите пари? Времени у нас хватает. Повторение – моя специальность, потому что мне в голову приходит мало мыслей, вот и приходится по десять раз повторять одно и то же. Я без конца читаю мораль, но этого, как видите, недостаточно! Зато моя иммунная система теперь достаточно натренирована, вы не находите? Что лично до меня, то я не нахожу. Я так часто повторяю те немногие мысли, которые приходят мне в голову, что едва раскрываю рот, как люди с воплями разбегаются в стороны. А мне всего лишь хотелось громко закричать. А если к тому же они меня видят, их ничем не удержать! Один я, натурально, не могу сдвинуться с места. Итак, что же они собираются делать с моей кожей, спрашиваю я себя? Пустят на переработку? Во что, скажите на милость, и для чего? Во всяком случае, переработают во что-то необычное, так как кожа повреждена. Обожжена и повреждена. Они могут развесить ее на верхушках деревьев, на перилах моста, на дорожных знаках, на виадуках, меня, мое тело, павшее на поле боя, нет, это в любом случае не поле боя, там, где я пал, не погибает никто, кроме меня! Это поле боя для одного человека. Я нахожусь в недоступном ни для кого месте, оно доступно только для фотоаппарата, который определяет мою сущность, ибо определять группу крови или делать анализ ДНК уже слишком поздно, моя группа крови и моя наследственность мне уже не понадобятся. Кому я их передам? Да и зачем? Чтобы мою прекрасную флейту вырвали у меня из рук и швырнули в реку, а потом кто-нибудь подобрал и снова отдал Аполлону, и все началось бы сначала, только теперь уже я не смог бы оставить после себя наследника? Я даже не могу оставить за собой свое гарантированное наследие, свою жизнь, единственным наследником которой являюсь, и передать ее кому-нибудь тоже не могу. Большая часть меня совершенно обуглилась. То, что осталось, даже не задница с ушами вроде упомянутого выше Мидаса, этого судьи, третейского судьи в вопросах искусства, эта задница с ушами не расслышала, что Аполлон играет много лучше меня, причем только из-за того, что он фальшивит, Мидас должен был услышать, если не совсем оглох, что Аполлон фальшивит, этот блондин, эта крашеная белокурая бестия Запада, этот обманщик, ловкач, прилепивший к заднице уши, одно слева, другое справа, а потом еще раз слева и справа, потому что судья отдал первенство не богу, а просто, хотя и не чисто человеку, надо же. Вот так – судье, как только он присел на корточки, чтобы лучше слышать, тут же приклеивают к заднице уши. Он мог бы слушать и стоя, тогда ушам не пришлось бы покидать свое место, чтобы лучше слышать. А что получу я, проигравший? Некогда белокурый, а теперь обугленный? Доктор, прошу, немедленно позовите врача! Он наверняка достанет для меня новое тело, я непременно попрошу его об этом, он ведь слишком поспешно отправил старое в прозекторскую. Так. За новое тело! Но кто прежде стащил мои голени? И что будет представлять собой совершенно черный, обугленный торс? Такое и представить себе нельзя. Валяется на мосту, потом его повесят на перилах. Придется поднять и слегка почистить. Кто спер мои красивые бедра, которые я так долго тренировал, по крайней мере, для меня они были достаточно красивы? Ну что это за вид: я вишу на мосту, ноги ополовинены, а где остальное, где голова? Раньше я бы ни за что не поверил, что все зависит от головы! Только когда ее лишишься, замечаешь, что она вполне пригодилась бы – для игры на музыкальном инструменте и вообще. Раньше за нас всегда думали другие, но стоит только захотеть думать самому, как голова тут же слетает с плеч. Тогда вид становится особенно некрасивым, это и впрямь переходит всякие границы, хотя любое последующее дорожно-транспортное происшествие по причине алкогольного опьянения легко могло бы учинить то же самое, стоит только починить свое средство в автомастерской и захотеть прокатиться с ветерком. Это переходит границу, определяющую мою человеческую сущность, тут решается вопрос, человек я, зверь, бог или минеральная вода. Я еще наполовину суверенное существо, но я не суверен, я не голова своему телу, она у меня как раз отсутствует. А мозги – их найдут позже в чьем-нибудь огороде.