Белый верблюд - [35]

Это значило, что Алиаббас-киши очень уважает тетю Ханум, считает тетю Ханум близким человеком и поэтому так по-свойски обращается к ней с просьбой.

Говорили, что Алиаббас-киши, отец тети Ханум, да еще Саттар Месум в свое время были неразлучными друзьями, и из трех друзей остался в живых один Алиаббас-киши, он состарился, ходил с палкой, был одинок, но, во всяком случае, остался жив.

Желтую баню построил отец Алиаббаса-киши, и поэтому пожилые люди нашей махалли, а также обитатели других кварталов часто называли Желтую баню баней Гаджи Касима, потому что отца Алиаббаса-киши звали Гаджи Касим. В свое время Желтая баня была собственностью Алиаббаса-киши, а когда в Баку установилась советская власть, он долгое время работал директором бани, но, состарившись, вышел на пенсию и передал свое место ближайшему соседу - дяде Агагусейну. Жена Алиаббаса-киши, тетя Халима, умерла, поэтому соседки хотели как-то помочь Алиаббасу-киши, но в этом отношении (да и вообще!) у старика был тяжелый характер, услуги любой женщины, кроме тети Ханум, отвергались. Единственная дочь Алиаббаса-киши, тетя Ниса, тоже разделяла уважение отца к одной только тете Ханум, благосклонно смотрела и на посылаемые тетей Ханум гостинцы, и на обращенные к тете Ханум просьбы и поручения. Тетя Ниса была замужем, жила в Маштагах, муж ее был мясником, и у них были взрослые дети, внуки, и сколько ни просили тетя Ниса, ее муж, дети, Алиаббас-киши отказался ехать к ним в селение (он повторял: "Вы меня

убить хотите? Без махалли я и дня прожить не смогу!", и раз или два в неделю они садились в пригородный поезд и приезжали навестить Алиаббаса-киши, готовили ему еду, убирали в доме, собирали белье для стирки-глажки и уезжали.

Когда шел дождь, дул сильный ветер с моря или хазри - северный ветер и Алиаббас-киши оставался один в своей квартире, тетя Ханум говорила или Джафару, или Адылю, или Абдулали, или Годже, или Джебраилу, или Агарагиму:

- Пойди-ка навести дадаша, взгляни, что он делает?

В начале осени по утрам порой срывался ветер, чуть не вырывал с корнем раздвоенное тутовое дерево, и тогда, если Джафар, Адыль, Абдулали, Джебраил, Агарагим бывали на работе, а Годжа - в институте, то есть никого из мужчин не оставалось, тетя Ханум кричала с веранды:

- Алекпер, ай Алекпер! Пойди-ка взгляни, что дадаш поделывает?.. Не нужно ли ему чего?

Придерживая одной рукой шапку, чтобы ветер не снес ее с головы, а другой полы пиджачка, я шел (в такую погоду бегом бежать было невозможно) - шел против ветра, открывал днем и ночью отпертую дверь Алиаббаса-киши и, войдя, впопыхах выпаливал:

- Тетя Ханум спрашивает, как ты?

Алиаббас-киши сводил брови, и я не знал, сердитей |он или шутит, потому что Алиаббас-киши вообще был и сердитым человеком, и шутником.

- Детка, что, в Иране люди не здороваются? - спрашивал он.

Маленький Алекпер, пожав плечами, отвечал:

- Не знаю...

- Почему же, детка? Ты разве не иранец?

- Нет.

- А откуда ты?

- Из нашей махалли!

При этом Алиаббас-киши одобрительно улыбался:

- Тогда, дорогой сосед, сначала поздоровайся по человечески, а потом начинай разговор. Я говорил:

- Салам алейкум, дядя Алиаббас.

- Вот молодец! Пусть аллах пошлет здоровья твоему отцу. Ну и что ж, что он иранец? Зато хороший человек!.. Алейкум садам, росток мужчины! Как я поживаю? Все У меня в порядке, только мудрости пророка Сулеймана

не хватает!..- Алиаббас-киши снова улыбался.- Ты знаешь, Алекпер, твой тезка Мирза Алекпер Сабир был великим поэтом!.. Он говорил: даже если у старика богатств не счесть, в руках у него нет и силы ребенка!.. Понял?

Я кивал головой, мол, да, понял, но конечно же ничего не понимал. Потом Алиаббас-киши говорил:

- Царствие небесное Мирзе Алекперу, он знал, что говорил! Царствие небесное и Мирзе Саттару, он обожал Сабира, его стихи не сходили с уст Саттара... Потому что и сам он, как Сабир, любил народ...

Каждый раз, когда мама ругала Фатуллу Хатема, обрывком газеты с портретом Фаттулы Хатема чистила керосинку на кухне, мне вспоминался Алиаббас-киши, потому что судьба друга Алиаббаса-киши - Саттара Месума - подтверждала мамины слова и оправдывала в моих глазах те мамины неприязненные поступки, заочно обращенные к Фатулле Хатему.

Алиаббас-киши часто сидел, перебирая янтарные четки, на деревянном табурете, на который был положен тюфячок; одну ногу он подгибал под себя, другую ставил на табурет, и, видя, как Алиаббас-киши, вот так, съежившись в клубок, сидит на табурете, мне казалось, что этот человек - не из обычных людей, живущих в нашем квартале: он явился откуда-то из другого мира, возможно, из того таинственного мира, о котором рассказывал Балакерим, а иногда мне казалось, что аллах, наверное, обликом похож на Алиаббаса-киши - с такими же седыми волосами, бровями и белой бородой; но когда Алиаббас-киши кашлял, он кашлял как обычные люди; кашлял и говорил:

- Алекпер, раз уж ты пришел, я открою тебе одну тайну.- Глаза Алиаббаса-киши смеялись.- Ты знаешь, конечно, что сейчас первая половина двадцатого века. Век, ты знаешь что такое? Этот несчастный сын несчастного отца Балакерим не объяснял вам, что такое век? Век - это значит сто лет. Ты будешь жить в двадцать первом веке, но и тогда ты будешь моложе, чем я сейчас... Вдруг ты увидишь, Алекпер, что явится враг пророка Мухаммеда Деджел и скажет: я - Мехти, спаситель; но ты, Алекпер, знай, что врет этот сукин сын Деджел, не Мехти он, а Мехти - Повелитель времени, явится потом. Ладно, Алекпер? Бог даст, в двадцать первом веке ты вспомнишь мои слова, и меня, может быть, вспомнишь.- Алиаббас-киши улыбался, и я не знал, шутит он или серьезно говорит все эти непонятные слова.- Хорошо, Алекпер?