Белый вахтёр - [8]

В это время я уже писал заказанную книгу.

Заказчик настаивал на привязке фабулы к нашей местности. Что ж, милости просим.

…Пожалуй, самый выдающийся из всей череды микрорайонов в нашем городе — новый микрорайон на холме. После того, как у «Золотого ключика» наладились настоящие дела, муниципалитет стал расширять пределы города. Так, была облагорожена одна из окраин — холмистый пустырь. Район, который вырос на этом месте, получил незамысловатое, но точное народное имя — Бугор. География Бугра была удачна для любителей панорамных красот. Ввиду существенной отдаленности этого нового района от более старых, с одной его стороны открывался шикарный вид сверху на старый город. Противоположная сторона имела свои преимущества, позволяя любоваться густым перелеском, четко ограниченным трассой, разбегающейся двумя клинками к другим городам.

Сбылась моя мечта — я получил возможность писать по ночам. Раньше такое могло случаться разве что в отпускной сезон. Что может быть лучше для творчества, чем свободная ночь — ночь, не утяжеленная заботами грядущего дня! Одна комната освобождена мне под кабинет, в котором установлен служебный компьютер. Здесь я нажимаю на бесшумные клавиши, бесшумно меряю шагами мою, ныне неприкосновенную, территорию. Иногда выхожу на кухню, чтобы вскипятить чаю, каждую чашку которого буду пить по часу, чуточными прихлебами между мыслей и строчек. Проходя через прихожую, в прозорах приоткрытых дверей, я вижу самых мне близких людей — жену и сына, спящих в своих комнатах.

Странное состояние моей творческой производительности — оно напрямую зависит от них, членов моей семьи. Когда они ходят где-то рядом, даже за плотно закрытой дверью, даже когда их совсем не слышно, — мне буквально не пишется, мне все мешает. Когда их нет дома, когда я абсолютно один (казалось бы, — вот оно желанное состояние!) — тот же результат: проходит время, мысли не идут, а те, которые все же приходят, не воплощаются в строчки (мне опять чего-то не хватает!). И только ночью, когда жена и сын спят, — когда я один и вместе с ними одновременно, — это и есть время моей наибольшей концентрации и подъема.

Каждый раз, когда я каким-то образом наблюдаю свою жену, особенно в минуты одухотворенного покоя или творческой активности, я непременно, поверхностно или глубоко — как позволяет ситуация, — вспоминаю нашу первую встречу. Возможно, в стиле поэпрозы, так как состояние, в котором меня посещает воспоминание, и есть подобное пограничье:

…Ее взгляд еще не ладит с обыденностью: возносится к вокзальным аркам, туманится… (Миражом? — эвкалиптовой бухтой в сиреневом закате, белым кораблем…)

…юг еще в ней: блестит кожа, местами подернутая серым пеплом, — только вчера здесь, на упругом и гладком, трудилось солнце, добывая соль из бисера морского электролита.

Полоска кожи, прикрытая золотым обручком — тайна. Несостоявшийся грех? его отсутствие? или?.. (Невинная белизна или порочный загар?) И кому позволено снять тривиальное золото с драгоценного перста — удивиться? смутиться? задохнуться? И существует ли он — раб? рогоносец? счастливчик? Временно ли, как приобретенная смуглость, это одиночество? Молодое, стройное, таящее уязвимость за ироничным прищуром раскосых глаз и уверенными движениями окольцованной ладони, отгоняющей наваждение (в образе звенящего комара).

Чудо растает — через час, когда объявят рейс.

Остановиться и забыть или, домыслив, забрать с собой — динамической картинкой, с правом бессовестного монтажа: плюсов, купюр, возвратов? В вопросе — блеф. Антитезы нет, и у тебя нет выбора. Одно в твоей власти — сделать снисходительную мину. И якобы «присвоить»: и черкать, лепить, склеивать куски, доводить до совершенства, чтобы потом выдать за свое — было, но было лень. А потому замри, но раскрой глаза. И покорно запоминай.

О, твое самолюбие задето!..

…Может быть, у тебя есть третий вариант?

Вариант пребывал в безнадежности: тогда она еще была любима своим первым и, как потом оказалось, не последним мужем. А я — последний? Один мудрствующий волокита рассказал мне в пору моей юной неопытности: бывает женщина, которая всю жизнь знает одного мужчину, но нет женщины, которая знала бы только двух. Почему я вспоминаю об этой философской мерзости пресыщенного, несчастного селадона только сейчас, когда сбываются мечты?

Повторюсь: что может быть сказочней тихой, спокойной — застывшей ночи! Мой прием прост. В картине ночной улицы я выжидаю паузу движений, и, если возможно, звуков. В конце концов, звук можно погасить усилием воли. Запоминаю, и ухожу к столу. Готова сцена. Которую теперь можно населить недостающими декорациями, героями, дать день, ночь, тепло, холод.

Смотрю на ночной город и завидую тем полуночникам, которые сейчас, возможно, взирают на аналогичные ночные красоты с домов на Бугре: там красивее, таинственнее, сказочнее. Моя зависть имеет прикладной характер. Ведь я пишу почти сказку. Во всяком случае, так история выглядит поначалу. В самом начале не хочется думать о плохом, что, согласно заказу, будет после…

…Их светлая квартира в рядовой многоэтажке окраинного микрорайона, с возвышенным названием Холм, открыта для друзей, здесь не смолкают музыка и смех. Их еще короткая совместная жизнь — продолжение скромной, но веселой свадьбы. Они — молодожены, чей медовый месяц столь долог, что уже измеряется годом. Но, в конце концов, эта астрономическая метаморфоза, которая, ввиду неиссякаемого счастья, могла продолжаться и более, все же была замечена ими. Но только тогда, когда тема рождения ребенка из беспечно-сладостной перспективы переросла в навязчиво-тревожный вопрос, ответ на который подло украден.  И тогда затихла свадьба, закончился медовый срок.