Белый свет - [97]

Надо же такому случиться! Тут мой взгляд, не знаю случайно или нет, думаю все-таки, что судьба, встретился с глазами Джандарбека на портрете… Ох, Бабюшай, хочешь верь, хочешь нет: добрая его, даже чуть-чуть робкая улыбка стала вдруг жесткой, язвительной, даже скорбные складки у рта появились… Думала сначала — показалось!.. Но нет, вправду смотрел он на меня презрительно, осуждающе… И я, не соображая, что делаю, изо всех сил толкнула своего гостя в грудь, закричала, чтобы уходил прочь… А тот, ничего не понимая, постоял секунду-другую и обиженно, схватив свою шапку с тумбочки, выскочил на улицу…

Ох и ревела же я в тот вечер, закрыв дверь на крючок. Опомнилась только за полночь, твердо решив взять ребенка из детского дома, а еще лучше прямо из роддома, чтобы не узнал ребенок никогда, что не родной, что не подкидыш…

Бабюшай сидела тихая и ловила каждое слово Насипы Каримовны, погруженной в свои давние переживания.

— Свое решение не стала я, Бабюшай, откладывать на потом. Ведь это только мы сами тешим себя мыслью, что все впереди, что не за чем торопиться… И принесла я в теплом одеяльце домой недельного младенца, легонького и такого доверчивого. Девочка всю дорогу ловила воздух губами, искала материнскую грудь… Хорошо, мне в роддоме сразу же дали донорское молоко — накормила, перепеленала, замирая от радости и от страха перед своей ответственностью за чужую жизнь. И началась возня: то пеленки, то мытье, то кормление — за молоком в консультацию бегала, давали в первую очередь. Дни считала, когда кашкой можно будет подкармливать. Бывало, ложась в постель, спрячу на груди бутылочку с молоком, чтобы не остыла. Как закряхтит, перепеленаю и соску в рот… И кажется, что улыбается она мне, деточка моя…

Раньше как бывало: проснусь утром и лежу, как недобитая, не шелохнусь — не к кому спешить-то. А теперь с утра юлой верчусь. Делаю дела, а сама поглядываю на портрет Джандарбека, доволен ли, улыбается ли мне… Радуясь говорю: «Смотри, дочка у нас какая! Подрастет, будет мне помощницей…»

А однажды пришла мне в голову дурацкая мысль — никогда себе этого не прощу! Как кто толкнул меня в бок, мол, что ж ты сыну изменила, не мальчика взяла… Вернулся бы в нем к тебе твой Джайдарбек!.. И имя бы ему дала сыновье…

Сгоряча схватила я дочку — в одеяло и в роддом. Хорошо врача не оказалось на месте, а то бы и дочку отобрали и сына не дали… Это, конечно, я уже дома сообразила, а тогда мне было не до рассуждений…

Сижу, жду врача. Откинула угол одеяльца, вижу девочка ловит ротиком соску. Достала я соску из чистого платка, дала. И тут она как будто узнала меня: глазки стали осмысленными и губки будто в улыбке растянула… Я специально наклонила голову в сторону, гляжу — и она глаза за мной ведет — не ошиблась я!.. Прижала я теплый комочек к себе, и сердце зашлось от счастья. Разве могла отдать обратно! Признали мы друг друга, породнились…

Имя я ей не сама давала… Было это так: вынес мне ее главврач и сказал;. «Нет у нее пока ни имени, ни отчества, ни фамилии! Совсем чистый листочек — пиши, что душе угодно… Думаю, что фамилию и отчество сами дадите, а имя мы сейчас с вами ей самое красивое придумаем!» Он на минутку задумался, глядя в окно, и ударил себя по лбу: «Назовем Чинарой, пусть будет такая же стройная красавица, как вот эта чинара у нас под окном, согласны? Ну вот и хорошо, ну вот и отлично!» — сказал, передавая мне в руки ревущий краснолицый сверток…

Все, конечно, было: и трудности, и заботы, и переживания, болела ведь, как все дети… И незаметно тянулась вверх моя Чинара…

Теперь ты все знаешь, Бабюшай… Ты одна… Чинаре я, конечно, никогда ничего не скажу: не для того я ее тогда из роддома взяла, чтобы теперь одним словом осиротить!

Бабюшай согласно кивала головой, проникнувшись особой нежностью к Насипе Каримовне. Теперь она понимала, почему Чинара так гордилась своей матерью.

* * *

Алтынбек Саяков не умел прощать — не такого он рода-племени, чтобы терпеть обиды. А обида на последнем заседании парткома, как он сам считал, была нанесена ему страшная. И не только обида, можно считать, оскорбление, можно считать, затронута честь Алтынбека: ни Кукарев, ни Жапар-ака, ни даже сам Беделбаев не скрывали насмешки и презрения… А чего стоят одни угрозы! Ведь грозили же и обсуждением на общем собрании — это чтобы опозорить посильнее, это чтобы не среди равных по положению, а чтобы все — от подсобников до учениц ПТУ — потом показывали ему, главному инженеру, пальцем вслед и хихикали!.. Это было уже сверх всяких мер!

Ежедневно, как только выпадала незанятая минутка, Алтынбек отравлял себя мстительными, нетерпеливыми мыслями о том, как он накажет обидчиков: он уйдет, ему есть куда уйти — в управление и в научно-исследовательский институт давно зовут его не дозовутся. Вот тогда Алтынбек и посмотрит, как они обойдутся без него!.. Посмотрит, как комбинат даст план во главе с Бурмой Черикпаевой!..

При одном упоминании этого имени Алтынбека начинала трясти мелкая дрожь, И чего ей мало было в Ташкенте? Ну и время пришло, раньше бы ее в приличное общество и не приняли бы! А теперь, нате вам, вернулась как ни в чем не бывало!