Белый свет - [84]

— И то и другое, — отводя глаза, сказала Чинара. — Ты же знаешь, поступила в педагогический на заочное…

— Давно хотел спросить у тебя, да все не решался, почему выбрала этот институт?

Чинара только пожала в ответ своими тонкими нежными плечами, казавшимися особенно хрупкими в сравнении с тяжелой копной волос, небрежно собранных на затылке.

— И сама не знаешь, так надо понимать, а?

— Да хотя бы и так, — вдруг нахмурилась девушка.

Маматай почувствовал, что коснулся запретного, и пошел на попятную.

— Я что? Мое дело маленькое, только вот, чует мое сердце, сбежишь ты от нас, а таких ткачих у меня не так уж много, чтобы ими не дорожить…

— Да никуда я не уйду, — теперь уж Чинара совсем рассердилась, даже брови свела к переносице. — А тебе все растолкуй… Ну что ж, раз такой любознательный, должен понять и меня: интересуюсь гуманитарными науками! И работу свою тоже люблю… А не думаешь ли ты, что наше профтехучилище меня и помирит с обеими профессиями сразу, а? — Чинара, откинув голову, весело расхохоталась, открыв при этом белые, влажные, как на подбор, зубы.

— А как дела с Колдошем? — перевел Маматай разговор, и, как всегда у него с Чинарой, не кстати.

Смех резко оборвался, и щеки Чинары залила густая жаркая краска.

— Что Колдош?

— Ох и характер же у нашего комсорга!.. — примирительно улыбнулся Маматай.

А Чинара уже справилась со своим смущением, пристально вглядывалась в Маматая.

— Не пойму я его… Еще на той неделе радовался, мечтал, шутил и дурачился, как мальчишка, — расстроенным голосом начала Чинара. Ей необходимо было хоть с кем-то поделиться своим беспокойством за Колдоша, мучившим ее уже несколько дней. — Знаю, Маматай, что сумасброд он непредсказуемый… А разве от этого легче?..

— Да в чем дело-то?

— Мрачный стал, настороженный… Я с ним говорю, а он меня и не слышит, отвечает невпопад… Будто ждет чего-то… Или боится? С работы — сразу в общежитие! Думаешь, просто так я сюда забрела, твою музыку послушать?.. Страх мой за него сюда пригнал…

— Думаешь, старые дружки его опять воду мутят?..

— А я, как ты, Маматай, только могу гадать… А знаю только… Ребята из его комнаты сказали… ночью к нему какие-то люди приходят и стучатся, вызывают…

— Значит, судьба Колдоша опять на волоске! Может, сам не захочет, так страх погонит…

Чувствовалось, что нелегко даются признания Чинаре, а что делать? Молчать? А если что… Девушка даже побледнела, как представила себе, что может случиться с Колдошем.

— Знаешь, Маматай, временами находит на меня такое, что я ему совсем верить перестаю: то вежливый, внимательный — и вдруг злой, циничный…

— Да уж кто у нас Колдоша не знает! — В голосе Маматая послышались презрительные нотки, больно задевшие почему-то самолюбие Чинары, и Маматай в недоумении посмотрел на нее.

— Чужую беду руками разведу, да?..

— Чудная ты сегодня… Чего ершишься? Разве обидел чем?

— Не обращай внимания — все нервы… Думаешь, легко мне дается это шефство! Если бы не Жапар-ака, так уж не знаю и как…

Маматай принужденно рассмеялся:

— А ты думаешь, мне от него не достается? Прежде чем подойти к нему, несколько раз взгляну, в каком он пребывает настроении… Упреков от него выслушал, представить себе не сможешь! Вот и раскуси такого попробуй…

— Ох и трудно мне с ним! — едва сдерживала слезы Чинара, все время слышавшиеся в ее голосе. — Нет-нет, брошу все!..

— Не имеем права бросать!.. Слово дали перед народом, отвечаем за него!

— А-а-а, шайтан с ним, пусть катится на все четыре стороны! — вдруг зло разрыдалась девушка.

Маматай бросился ее утешать, но она отстранила его руки.

— Ничего… Это пройдет, это я так… — повторяла Чинара, вытирая непрошеные слезы.

А парень с сомнением поглядывал на своего «железного» комсорга: «Нервы-то у нее были совсем недавно дай бог всякому… Что-то здесь не так, что-то скрывает Чинара…»

* * *

— Маматай, ты ли?

Маматай удивленно оглянулся на заискивающий, какой-то масляный голос, без сомнения принадлежавший Парману-ака. А удивился Каипов потому, что отношения между ними совершенно разладились после того случая, когда по настоянию Маматая того вычеркнули из списков ударников комтруда.

Парман оказался настолько злопамятным и неуступчивым, что даже не так давно, когда Маматая назначили начальником ткацкого, носил заявление в дирекцию, чтобы перевели его в другой цех. Маматай, конечно, не возражал и не чинил ему препятствий: «Хочет, пусть уходит… Мастер, конечно, знающий, да вот характер подкачал…» А Парман похорохорился, поломался — увидел, что не уговаривают, да и остался на прежнем месте.

И вот Парман первый окликнул Маматая… Зачем? А кто ж его знает… Каипов не был ни злопамятным, ни мстительным, относился к своему подчиненному как положено: за хорошую работу хвалил, за плохую выговаривал… Маматай чувствовал — Парман злится, затаился, ждет от него подвоха, не может понять его отношения… Он взял и послал Пармана в Москву на ВДНХ!

Парман, конечно, в Москву поехал — не совсем еще у него, видно, угас интерес к жизни, как решили однажды окружающие. А сильная встряска ой как была нужна ему!..

Жил Парман в своем городке уютно, тихо, решив раз и навсегда, что и везде так люди живут, да только не хотят в этом признаться. А он, Парман, прямой, и душа у него нараспашку…