Белый свет - [33]

— …Представится случай, почему не покомандовать, сынок? Люди — овцы, без вожака пропадут совсем… В жизни так: или ты — наверху, или — внизу. — Старик внимательно следил за выражением глаз Алтынбека, держа костлявыми пальцами за подбородок. — Так вот, настоящие джигиты всегда наверху, и не нашего ума дело жизнь менять. Смотри сам, кем будешь: бараном или джигитом.

На следующий раз Мурзакарим внушал внуку:

— У сильных всегда много врагов… Если сошелся в рукопашной, бей первым, да так, чтобы не встал больше. Иначе — киргизы правду говорят: «У того, кто щадит врага, жена наденет черный траур» — получишь нож в спину… И еще запомни: за деньги сильно не держись — сегодня они есть, завтра нет… Не твоя над ними воля… Главное, деньги должны не лежать, а работать. Дай сам нужному человеку, а при удобном случае урви свой кус у другого…

Алтынбек был тогда слишком мал, чтобы задумываться над дедовыми поучениями, но память пока бесстрастно фиксировала все, чтобы рано или поздно просигнализировать — вспомни, обдумай, воспользуйся… И вот, когда житейская фортуна стала подводить счастливчика Алтынбека, в его мозгу нет-нет да и всплывали, как сомы со дна темной, омутной заводи, обрывки мурзакаримовских аксиом, они щекотали своими сомовьими усами самолюбие Алтынбека, выводили из равновесия… Тогда Саякову неудержимо хотелось, как когда-то в детстве, под надежную полу старика. И он начинал собираться в родной кишлак, потом вдруг остывал, распаковывал чемоданы…

«Да, старик мой дальновиден и мудр, — в какой уже раз повторял про себя Саяков, из-под руки косясь на Маматая, — уж мы ли не были его друзьями? А вот подставил земляку подножку… Сегодня — Парману, а завтра, выходит, мне?..»

Маматай, услышав, что слово предоставляется ему, начал говорить смущенно и взволнованно о том, что произошло когда-то с семнадцатилетней девушкой, чистой и трепетной, как весенняя осинка на горном ветерке. Голос его срывался и дрожал… Люди слушали его и постепенно проникались волнением, им все ближе и понятней становилось наивное чувство, нежное, как молозиво, безвинно загубленное, грубо и бездушно…

А Маматай, как заправский оратор, чувствовал душевное состояние присутствующих на заседании, выждал терпеливо паузу и сказал:

— А теперь я хочу спросить, отчего такое могло случиться? Я считаю, равнодушие всему виной! И мы не вправе отмалчиваться, чего-то выжидать… Решайте, товарищи.

Маматай опустился на свое место. А вокруг него долго еще висела напряженная тишина. Тишина полного взаимопонимания, потому что никому не нужно было доказывать, что судьба человеческая в нашем обществе не частное дело, не личная прихоть и произвол: рано или поздно придется ответить за все и перед пострадавшими, и перед обществом. Не избежать этого и Парману…

Поднялся Кукарев. Глаза строгие, неподкупные, и только вздрагивающая на палке рука выдавала волнение.

— Конечно, Маматай, мы разберемся во всем, может, удастся помочь… найти сына… Но сейчас не меньше прошлого нас интересует и сегодняшний нравственный облик поммастера Парпиева. Что ты можешь сказать о нем как о члене бригады, как о своем подчиненном?

— Иван Васильевич, — вскочил Каипов, — не сразу я решился… на люди с таким… о земляке…

— Да ты не волнуйся, — Кукарев обвел собравшихся широким жестом, — среди своих ведь, — и кашлянул в кулак деликатно, мол, прости, что перебил.

— Вот я и говорю: Парман-ака — человек равнодушный. Глухое сердце. Покой любит. И работает он отлично не из убеждения, а чтобы не приставали лишний раз… Но и не перестарается без надобности. Сколько раз в простоте души я приходил к нему за советом как к более опытному производственнику. И что же? Слышал неизменное: «Какое нам дело, земляк, до всего этого? Комбинат велик, за всем не усмотришь, да и государство наше большое — не обеднеет из-за клока хлопка… Живи ты спокойно, Маматай, сопи в свои две дырочки и будь счастлив». Сначала думал я, что поммастера шутит…

— Конкретнее, товарищ Каипов. Нам нужны серьезные факты, а не ваши догадки, — раздался вдруг недовольный голос.

Маматай смешался, заспешил. Опыт выступлений у него невелик. Да и факты, что и говорить, не вопиющие, обычные, которые можно повернуть и так и эдак.

— Равнодушный он. Если я не убедил вас в этом, то время само убедит… — И, совсем стушевавшись, невпопад добавил: — Не умею я точно выразиться… Вот и оказался вместо Пармана обсуждаемым… Ну да ладно… Разговор-то начался, и это главное…

Алтынбек торжествовал: Маматай с треском провалился. И надо же быть таким недотепой, чтобы во всеуслышание, на заседании парткома признаться в своей неспособности четко мыслить!.. И это партийцы услышали от инженера, руководителя крупного производственного звена. Саяков тонко улыбнулся. Теперь ему нечего осторожничать, теперь самое время нанести завершающий удар, высмеять перед всеми этого простачка. И Алтынбек лениво поднялся:

— Хотел бы уточнить одно обстоятельство… Вот Каипов все ссылается на свою неопытность, но так ли это? Инженер с дипломом без отрыва от производства… Начинал от трепального станка. Как говорится, непосредственно прошел все комбинатские «университеты»… Я это говорю к тому, что мы вправе требовать от Каипова ответственности за слова… Может, правда то, что он здесь только что поведал, но где доказательства?.. Откуда у Каипова такие сведения о прошлом Пармана-ака? Женщина сама рассказала? Допустим. Но почему мы должны верить какой-то женщине, а не самому Парпиеву, который у нас на комбинате с самого его основания, можно сказать, мальчишкой пришел… Прекрасная семья… Взрослая дочь, наша работница… Можно считать теперь Парпиевых — почетной рабочей династией…