Белый рондель - [7]

Спустя какое-то время она возвращалась обратно, я всё ещё был у окна, и снова она замерла на мгновение, увидев меня за портьерой.

Тут уж не стал я думать, вышел и догнал горожанку.

— Сударыня, — сказал, — чем привлекло вас моё окно?

Она испугалась ужасно. Прижалась к стене дома, как будто я собирался её обидеть. Тут-то и появился Кривой Антс. С другого конца улицы он уже звал тревожно: «Анна, Анна! Tile äRa.»[6]

Мы объяснялись недолго. Девушка что-то лепетала про жёлтую портьеру, а Кривой Антс всё просил её отпустить, будто она совершила проступок.

Случай, разумеется, незначительный. Но не успели они уйти, как я понял, что лицо этой девушки как раз оттуда, из необъяснимого, наполнившего для меня город магией. Я разволновался ужасно. Следовало отыскать эту девушку, расспросить. Это оказалось нетрудно. Дерпт невелик, я быстро узнал, что Анна служит у рыцаря Трампедаха. Но большего сделать не удалось, на город навалился страшный мор. Умерли два постояльца-соседа, я спешно собрал кофр и уехал.

Теперь же судьба издалека, ещё с харчевни, направила мой путь к тому дому, где жила Анна.

Завернувшись в чёрный испанский плащ, я отправился на улицу Малой Звезды к монастырю святой Катарины. Освещения в городе по-прежнему нет, улиц цепями не перекрывают — словом, порядок отсутствует. Да и какой может быть порядок, когда вот-вот навалятся шведы, загрохочут пушки, запылают костры. Впрочем, если верить рыцарю Трампедаху, ливонцы готовят тихую сдачу.

Монастырь стоит тёмной громадой, близится полночь, а небо к западу ещё не угасло. В сухое время светлы июльские ночи. Монастырское здание я успел рассмотреть ещё днём. Скромное вознаграждение — и монастырский сторож всё рассказал о послушницах. Не забыл и про новенькую, которую привезли прошлой ночью. «Лиле́я! — умилялся сторож. — Уж так тиха, белолица!» — «Дворянских кровей?» — осведомился я. «Иных не берём», — заверил сторож.

Я без труда преодолел невысокую стену, и в тени крытой галереи приблизился к жилой половине. Окна келий выходили на аллею больших тополей, и, отсчитав нужное, я попробовал вскарабкаться на дерево. Это не сразу удалось, но с собой у меня была «миланская кошка», весьма удобный крюк на верёвке, благодаря ему я сумел подтянуться и нащупать ногой опору. Двигаться дальше было намного легче, и скоро я достиг уровня окна.

Верно ли сказал мне сторож? Я вижу, что рама раскрыта, а там белеет занавеска. Она уже спит. Что ж, не мудрено, час уже поздний.

У меня нет определённой цели — только убедиться, что Анна в монастыре. Быть может, её одолеет бессонница и она зажжёт свечу? Быть может, просто подойдёт к окну, чтобы вдохнуть прохладу? Но мне нужно, нужно увидеть её лицо.

Я устроился поудобней и приготовился ждать сколько возможно. Потом мне пришла мысль что-то бросить в окно, например сучок. Но нет, это её испугает. К тому же могут поднять тревогу, а мне вовсе не хочется иметь дело с монастырскими псами.

Клонит в дремоту. Я сижу, привалившись к шершавому тёплому стволу, и бормочу под нос: «Анна, Анна…» И видится мне её лицо, потом вся она в странном наряде, и будто бы это не Анна, а кормилица моя Хельга, и тихо она говорит про дивного Ванемуйне.

Когда Ванемуйне играл на свирели, птицы слетались послушать. И Мардус, тень человека, смотрел из-за кустов. Когда Ванемуйне играл на свирели, листья переставали шуршать. А Ванемуйне играл.

Вот смотрит он на большое дерево, и кажется Ванемуйне, что ветки с одной стороны короче, надо бы их удлинить. Тогда Ванемуйне играл такое, что малые ветки стремились к нему, вырастали и липа становилась стройней. Вот так Ванемуйне играл.

И Мардус, тот, что всегда вздыхает, слушал игру Ванемуйне. Он хлопал своими глазами и думал тяжкую думу. Ведь, как известно, Мардус всего только тень, а это не слишком приятно.

Вот и Медный Парень набрёл на волшебные звуки. Играй, Ванемуйне, играй! Даже Медному это приятно.

Когда Ванемуйне играл на свирели, пришли на поляну двое влюблённых. Они говорили между собой и даже свирель услыхали не сразу.

«Счастливые, — сказал Ванемуйне, — они не знают, как коротка песня».

И он заиграл так, что влюблённые стали путать слова, не понимали друг друга и вот рассердились. Девушка встала и убегает. Юноша хочет бежать вдогонку, но остаётся на месте: обидно ему, как непонятно сказала любимая.

«Так лучше, — сказал Ванемуйне, — согласия в любви достигают не сразу. Быстрое счастье непрочно, как одуванчик».

И Мардус, тень человека, спросил из-за кустов Ванемуйне: «Как мне и с кем мне достичь согласия?»

«Что мне ответить тебе? — сказал Ванемуйне. — Вот если б ты был моей тенью, тогда я бы дал тебе это согласие».

И Мардус ушёл, тяжело вздыхая и размышляя о том, как разыскать человека, кому он приходится тенью.

И что же, как не игра Ванемуйне, разбудила в нем это желание? Вот как играл песнопевец. Заслушался даже Медный. Медные руки поднял и помахал, словно крыльями. И кто его знает, может, хотел от земли оторваться тот Медный Парень.

Играй, Ванемуйне, играй!

Но вот… Но что это? Там брезжит свет. Глубокий порыв ветра взъерошил листву, обморочно качнулось дерево, и робкий свет проступил в темноте. Сжимаю руками ствол, подаюсь вперёд.