Белый рондель - [41]
— Улетела? — взволнованно спросил Март.
— Но недалеко. Если Уку захотел сделать вам подарок и золотые души камней вышли наружу, то они где-то здесь, рядом, нужно только найти.
— Где же искать? — Март смотрел на меня с надеждой. — Быть может, ты знаешь способ?
— Я знаю способ. Принесите мне веточку боярышника и привяжите к ней самый маленький камень.
Один из эстов покинул келью и через несколько минут принёс мне ветку, тут же привязали к ней один из камешков Лембита.
— Палочка должна показать направление, — сказал я. — Камешек — это оболочка, как бы одежда золотой души, он знает, куда улетело содержимое. — Я повёл палочкой. — Здесь. Камешек тянет сюда.
— В подземный ход! — воскликнул Март.
Но за плитой песчаника палочка моя повернулась в стену.
— Но тут стена! — сказал Март.
— Поднимите фонарь выше, — сказал я. — Смотрите, как неплотно пригнана глыба. Ну-ка, Эрик, нажми плечом.
Эрик-швед толкнул глыбу, и она отошла.
— Ещё один ход! — сказал поражённый Март.
Но это был не потайной ход, а всего лишь небольшая пещера. И посреди пещеры чернел ящик.
— Откройте, — сказал я.
Ножами ловко поддели крышку, откинули… В свете фонаря сумрачно блеснуло доверху наполнявшее ларец золото.
— Спасибо, Уку, — пробормотал Март и вытер рукой слёзы.
Да, я отдал им золото Рорбаха. Искать я его не думал, но встреча с бедной Мари, рассказ об изображении Святой Магдалены, об амулете сделали своё. Когда Анна отказалась уйти со мной, я тщательно осмотрел подземное сооружение Киркпанцера. Амулет Мари, маленький скарабей, лежал на железном ящике, совсем небольшом. Но я знал назначение такого ящика. В символике рыцарских тайн это обозначало: «Если есть малое, ищи большое», а прямая, прочерченная от угла к углу ящика, показывала направление поиска. Так я нашёл ларец Рорбаха, но, памятуя наказ деда, не собирался черпать оттуда богатство. Я сказал себе: «Забудь, что ты видел ларец, он принесёт лишь несчастье». Я бы уехал из Дерпта, так и не увидев больше рыцарское золото, но судьбе было угодно иначе. Она столкнула меня с Мартом, а Март привёз камни. Какие терзания испытал я в недолгие те минуты, когда они громоздили на полу кучу камней! То мне хотелось бежать, то остаться и молча наблюдать разочарование эстов. И лишь в последнее мгновение я решился потворствовать «чуду». Впрочем, быть может, это и было чудом. Ведь как всё сошлось! Ни при каких других обстоятельствах я бы не открыл тайну Рорбаха. И надо сказать, потом мне не пришлось сожалеть об этом. Золото Рорбаха вернулось к потомкам тех, у кого он его отнял.
На опушке леса нас ожидал Тарвальд. Он сосредоточенно разглядывал горящий город.
— Теперь вы понимаете, как я был прав? — сказал он. — Если бы вы вмешались в события, эстонцы не получили бы золота.
Я усмехнулся:
— Вы тоже, верите, что камни обращаются в золото?
Тарвальд развёл руками:
— Как же не верить, если всё так и случилось?
Я усмехнулся ещё раз.
— Молодой человек, — Тарвальд пристально посмотрел на меня, — вы совершили достойный поступок, можно сказать, гармоничный, теперь же постройте линнус, и пусть у вас в голове играет самая прекрасная музыка.
Что он мог знать о моих поступках! Странный человек, искатель всемирной гармонии. Он был из тех чудаков, которым кажется, будто мир несовершенен и его можно переустроить одним-единственным движением, точно так же, как часовой мастер прикосновением своего инструмента пускает в ход замершие было часы. Он искал гармонию, как ищут сокровище, но, боюсь, она не существует в золотых слитках наподобие клада Рорбаха. Ему предстояло искать гармонию целую жизнь, и всю жизнь его будут считать славным чудаком, умеющим обучать детей пению и сохранять величественный вид в любых случаях, даже если его поведут на костёр.
Вернулись люди, посланные за Трампедахом. Они привезли и Фробелиуса, оба раненых были в беспамятстве, только Фробелиус на мгновение очнулся и сразу принялся бормотать о своём клавесине:
— Я всегда его слышу, всегда. Даже в ту ночь у башни…
В последнем он не ошибся. А тем временем клавесин Фробелиуса спустили на верёвках из окна башни и водрузили на повозку рядом с ларцом Рорбаха. То-то будет сюрприз музыканту, когда он подлечится в лагере.
— Анна, — сказал я, — теперь ты мне веришь?
Она посмотрела на меня ясным и пристальным взором.
Мы покидали горящий Дерпт, а в небе уже начинался восход. Восход был нежен и ненавязчив, и там, словно в волшебном фонаре, происходило едва заметное действо. Проступали чьи-то фигуры в опаловых и бледно-карминовых одеждах, иногда что-то остро блистало, будто клинок или шпора. Быть может, восход пытался создать картину, быть может, вспоминал что-то, и воспоминание проступало на его челе невнятной игрой краски и света. И городской пожар тоже участвовал в действе восхода, подогревая его на своей жаровне, пуская меж нежных красок винты дыма и снопы искр, но всё это больше походило на праздничный фейерверк, чем на бедствие.
Я бросил взгляд на башню.
— Послушай, Март, — сказал я, — почему бы среди квадратных башен нам не построить круглую? Там мы устроим комнату Анны. Мы сделаем башню. У нас будет Белый рондель.
