Белый посох - [2]

Дверцу клетки с птицами и львами.

Но об этом трудно говорить

Утренними точными словами.

Я была за тридевять земель,

Я гостила в царстве тридесятом.

— Бьется в окна залетевший шмель,

Хрюкают в сарае поросята.

«Быть может, это — нищета…»

Быть может, это — нищета

И тишина, и углубленность,

Быть может, это — суета,

Души тревожная влюбленность…

Но я сроднился с нищетой,

И суета не искушает.

Не знаю как, не знаю что,

Но знаю: что-то жить мешает.

Эрос («Он придал угловатым рукам…»)

Он придал угловатым рукам

Закругленную прелесть движений.

Он открыл удивленным зрачкам

Дар высокого преображенья.

И для песни открылись уста,

И ушам захотелось услышать,

Как звенит, излучаясь, звезда,

Как цветущая жимолость, дышит.

И Психея тогда налету

Увидала в чудесном виденьи

Ей возможных вершин высоту

И предельную пропасть падений.

«От взмаха сильного руки…»

От взмаха сильного руки,

Что камень с берега швырнула,

Полоска серебра сверкнула,

И водяные пауки

Звездой рассыпались в испуге.

И на поверхности пруда

Все незаметнее вода

За кругом круг рождала в круге

И вновь покрылась пауками,

Уже забывшими испуг…

Но как был легок всплывший круг

И как тяжел упавший камень.

«Строим земное, строим…»

Строим земное, строим…

Рушатся стены града.

Роем земное, роем —

И не находим клада.

Прочное все непрочно,

Вечное — неуловимо.

Струйкой часов песочных

Сыплется время мимо.

«Какая тишь и легкость умиранья…»

Какая тишь и легкость умиранья

В осеннем облетающем лесу.

Деревья обрекают на попранье

Весною вознесенную красу.

Как эти листья были неразрывны

С весенней мощью молодых ветвей.

Их не сорвали грозовые ливни,

Не сбросил ветер силою своей.

И вот теперь, по тайному приказу,

Родные ветки потеряли власть.

Но листья осыпаются не сразу,

Как будто не торопятся упасть…

Какая тишь и легкость догоранья

В осеннем, облетающем лесу…

— Неужто я земное умиранье

В такой же тишине перенесу?

«Когда подросшие птенцы…»

М.Н. Лисенко

Когда подросшие птенцы,

К полету первому готовы,

Когда поспели огурцы

И дозревает сад фруктовый.

И в зелени еще густой

Все полно радостным кипеньем,

Крылатой птичьей суетой,

Сверканьем, щебетом и пеньем, —

Впервые вдруг засохший лист

Спадает, медленно вращаясь.

Тогда возню свою и свист

Внезапно птица прекращает,

И круглый глаз ее следит

С неизъяснимым напряженьем,

За тем, как желтый лист летит,

За медленным его сниженьем…

И зелен дуб и луг широк,

Просты по-прежнему заботы,

Но птица знает — близок срок,

И слышит отзвук перелёта.

НОЧНОЙ ВЕТЕР («Колокольчик дрожит от чего-то…»)

Колокольчик дрожит от чего-то

И ушам не дает отдохнуть.

— Это ломится ветер в ворота,

И не может ворот распахнуть.

Что-то воет, как выли в пещере

Голоса допотопных зверей.

— Это ветер томится у двери

И раскрыть не умеет дверей.

И тревожит меня до рассвета

Колокольчик и жалобный вой.

— Это ветер не с этого света

Прилетает, зовет за собой.

«Природа часто жестока…»

Природа часто жестока

Листка прямое назначенье —

Без ропота и возмущенья

Быть продолжением цветка.

Но треплет ветер лист простой,

Жара и стужа опаляют,

И постепенно наделяют

Необъяснимой красотой.

Пришли дожди, придут метели, —

Все чаще ветки в серебре.

Был зеленее лист в апреле,

Но стал прекрасней в октябре.

И он упал. Лежит ничком,

Но мертвых листьев не жалеют.

А он желтеет и алеет, —

Он сделался почти цветком.

«Пронизан вечер золотым дождем…»

Пронизан вечер золотым дождем,

Трепещут ветки и щебечут птицы.

Края небес под дождевым плащом

Прозрачно начинают золотиться.

Еще минута, и проходит дождь,

Сверкает солнце, затихает ветер.

И мокрый глянец освященных рощ

Чудесно весел и чудесно светел.

О, если бы запомнить я могла

И в непогоду вспоминать почаще,

Что глубь небес незыблемо светла,

А тучи неизменно преходящи.

«Прощаемся простым рукопожатьем…»

Прощаемся простым рукопожатьем.

Надолго ли? — Навеки, может быть.

Нам не нужны ни слезы, ни объятья

И нам не надо ни о чем забыть.

Не терпит солнце тени лицемерья,

Все ложное уходит в темноту.

Грешить легко, когда закрыты двери,

А мы встречались только на свету.

Ты научил под тяжестью не гнуться,

Стремиться к небу по тропе земной.

И так всем сердцем к солнцу обернуться,

Чтоб тень свою оставить за собой.

Вершины («Нелегко перейти за черту…»)

Нелегко перейти за черту,

За которой живущее стынет.

На вершинах цветы не цветут —

Там молчанье и холод пустыни.

Там пронзительней блеск ледников,

Белизна, тишина неземная.

Никого — только облаков

Пролетает, снегов не пятная.

Там покоя и смерти печать,

Позовешь, — но внизу не услышат,

И чем громче ты будешь кричать,

Тем молчанье покажется тише.

Но когда у подножия спит

Все земное во мраке неясном,

Первый луч на вершине горит,

И на ней же последний угаснет.

«В деревне, иногда весной…»

В деревне, иногда весной,

Но чаще пожелтевшим летом,

Мне, оглушенной тишиной

И ослепленной ярким светом,

Почти дается познавать,

Но что — сама сказать не смею.

Я не умею звезд назвать,

Ни различать их не умею.

И я почти не знаю трав,

Ни ядовитых, ни целебных,

Колосья на полях собрав,

Не узнаю колосьев хлебных. —

— Так от рождения слепой,

Прозрев, взволнованно трепещет

И робко трогает рукой

Свои же собственные вещи.

«А этот умерший скоропостижно…»

А этот умерший скоропостижно

Быть может, долго собирался жить

И накануне, на странице книжной