Белый олень - [8]

— Но ведь сто рыцарей сложили головы в схватке с Семиглавым Драконом из Драгора! — воскликнул Гэл.

— Разве отважный Принц Гэл не охотится на дичь опаснее белого оленя? — спросила Принцесса.

Принц Гэл поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.

Последним преклонил колени Джорн, и Принцесса сказала:

— Повелеваю тебе, — отважный Принц Джорн, если хочешь завоевать мою руку и сердце, одолеть Мок-Мока, сторожащего вишнёвое дерево в Чардорском саду в десяти лигах от ворот замка, принести сюда серебряную чашу с тысячей вишен и поставить её у моих ног.

Король Клод наклонился вперёд в большом дубовом кресле:

— Но ведь Мок-Мок — это пугало из глины и сандалового дерева, которое слепил мой пра-пра-пра-пра-прадед триста лет назад, чтобы отгонять Птиц-Рух, прилетавших полакомиться вишнями! — вскричал он.

— Но ведь сто мальчишек вырезали свои имена на страшном Мок-Моке в вишнёвом саду Чардора! — воскликнул Джорн.

— Разве отважный Принц Джорн не охотится на дичь опаснее белого оленя? — спросила Принцесса.

Джорн поклонился, поцеловал руку девы, и через мгновенье в круглом зале услышали громовой топот его коня.

Принцесса встала, сделала реверанс Королю и поднялась по каменной винтовой лестнице, чтобы поухаживать за Лекарем и за Магом, который, пытался снять себе голову и поставить её на место, как это делали кролики, но лишь свихнул шею и слёг в постель. Король обошёл зал, машинально трогая щиты на стенах ногтем большого пальца, от чего они глухо звенели.

— Сколь милое лицо, — бормотал он. — Сколь милое дитя, но полон я каким-то странным ощущеньем, будто с приглушенной тревогою за мною она следит — лесной зверёк…

Королевский Писец приложил к носу указательный палец правой руки.

— Скорее, будто вспугнутая птица, трепещущая в ивах, — добавил он.

Король резко повернулся и прорычал:

— Нет, не как птица, вспугнутая в ивах. Мой сон был ночью неглубок, и слышал я каждый шорох, писк и вскрик, и вздох: «тик-цок», «тик-цок» оттуда доносилось, — и он показал рукой чуть западней севера. — И что ни ночь, я слышу этот звук.

— Ведь иногда лесные колдуны с луны бросают камни — может это? — предположил Писец.

Король вздохнул:

— Несчётно, тысчу раз, настойчиво, настырно, непрерывно: «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок», «тик-цок».

Он подошёл к Писцу:

— Рассказывай теперь, какую сказку наплёл тебе намедни старый Токо?

Писец покашлял:

— Сказка Токо извилиста, полна обиняков, намёков, недомолвок, то да сё, ни «да», ни «нет», а только «допустимо», «быть может», «исключить нельзя», «похоже» и ворох всякой прочей ерунды — шесть «за», шесть «против», а отгадки — нет.

— Бу-бу-бу-бу, — сказал Король. — Болтай, болтун, болтай. Нет у меня досуга и охоты раздумывать над заумью его. Его рассказ всегда идет кругами и вертится на месте, как юла, со столь же малым смыслом.

— Я сделал всё, что мог, — пожал плечами Писец и пересказал историю об олене, шедшую от отца Токо, снабдив её сотней собственных поворотов и зигзагов.

Слушая, Король сперва порозовел, потом покраснел, потом стал из красного серым.

Обретя, наконец, голос, он прохрипел:

— Дай Бог, чтобы наш олень не оказался том оленем из истории отца Токо.

Писец воздел руки:

— Волшебство, — как говорит Токо, — движется кругами. Череда, а не чехарда чар очерчивает чудо, и что истинно для одного особого случая, истинно и для всех особых случаев той же особости. Если бы какой-то негодяй не забыл вернуть «Историю волшебства» на ту полку, где ей положено стоять, я бы показал вам, что я имею в виду. Над этой книгой трудились ещё писцы вашего батюшки. Нет в ней уже нет ни указателя имен, ни словаря тёмных смыслов, да и то сказать — страницы позагнуты да повырваны, в кляксах и пятнах, обложка в лохмотьях, а корешка нет.

— Кто там в лохмотьях? — удивился Клод.

— «История волшебства», — изволите не слушать, Ваше Величество! — обиделся Писец.

— Как посмела она вырядиться в лохмотья? — рявкнул Клод.

— Да уж жизнь довела.

— «Жизнь довела» — передразнил Клод. — «История волшебства» как раз сейчас в моей опочивальне, и листаю я её каждую ночь на сон грядущий.

Он хлопнул в ладони, и появился человечек малого роста в жёлтом одеянии. Клод велел ему сходить в королевскую опочивальню и принести «Историю».

— Позови трёх слуг себе в подмогу, — добавил Клод.

— Лица, берущие в Королевской библиотеке «Историю волшебства» или иные книги, должны заполнить соответствующее требование, — строго заметил Писец.

— Я не из тех, на кого заводят карточки, кто заполняет требование и кого можно заставить расписаться в формуляре, — отрезал Клод, — и если книга мне нужна, я просто иду и беру её.

Король и Писец выхаживали по залу навстречу друг другу, а когда встречались, первый ворчал, а второй — вздыхал. Тут в зал вошли четыре человечка в жёлтых одеяниях, сгибаясь и оступаясь под тяжестью огромного древнего фолианта. Они положили книгу прямо на пол и вышли, а Писец стал переворачивать пожелтевшие пыльные страницы, бегло просматривая их и покашливая.

— Здесь нет ничего на «олень», — сказал он, наконец, — кроме сообщений о девах, которые превращались в оленей, а потом из оленей — в дев. Все строги, обаятельны, учтивы, смуглы, высоки, убраны красиво. Но в каждом случае расколдованная дева помнила своё имя. Так здесь сказано.