Белый олеандр - [124]

Ханна старалась распрямить его, разглаживала о колено в цветочек. На обложке было лицо матери за проволочной сеткой, она говорила по телефону в отдельной комнате. Как она попала туда? Обычно заключенные разговаривали с посетителями только за столиками. Мать хорошо выглядела, улыбалась, показывая великолепные зубы — единственная пожизненница во Фронтере с такими зубами, — но глаза у нее были усталыми. «Современная литература».

Я села рядом с Джули на рассохшемся крыльце, Ханна устроилась на ступеньку ниже. Изгиб ее платья был похож на танцевальное па Айседоры Дункан. Найдя статью, я бегло просмотрела фотографии. Характерный жест матери — прижатая ко лбу ладонь, локоть на спинке скамейки. А вот — прислонилась головой к окну, смотрит вниз — «Мы шире собственной биографии».

— О чем вы с ней говорите?

— О поэзии, — пожала плечами Ханна, — о том, что мы читаем. О музыке, обо всем таком. Иногда она говорит что-нибудь о том, что видела в новостях. Кажется, вещи, о которых и дважды думать не станешь, а она находит в них просто что-то невероятное.

Трансформация мира.

— О тебе она тоже говорит, — сказала Джули. Это был сюрприз.

— Что она обо мне говорит?

— Что ты сейчас в этой… в приемной семье. Она очень переживает из-за того, что случилось, — сказала Ханна. — И больше всего волнуется за тебя.

Глядя на этих девушек, прилежных студенток с их свежими лицами, не тронутыми макияжем, доверчивых и заботливых, я отчетливо чувствовала дистанцию между нами. Она вмещала в себя все, чего у меня не будет, потому что я такая, какая есть. Через два месяца я окончу школу, но не поступлю в Питцер, это уж точно. Я не похожа на ее новых детей, я старый ребенок, то самое прошлое, которое надо жечь, чтобы мать, словно феникс, могла вновь воспрянуть сияющей птицей из пепла. Как видится мать их глазами? Прекрасная певчая душа, запертая в тюрьму, страдающий гений. Страдает ли она? Я заставила себя подумать об этом. Конечно, она страдала, когда Барри выставил ее из своего дома после того, как занимался с ней любовью. Но она убила его, и это страдание было искуплено. Страдала ли она сейчас? Я действительно не знала.

— Значит, вы решили приехать, и что? Удочерить меня?

Я рассмеялась, но они молчали. Какой жесткой я стала, видимо, все-таки я больше похожа на мать, чем мне кажется. Джули многозначительно посмотрела на Ханну. «Я же тебе говорила», читалось в ее взгляде. Мне стало ясно, что визит был идеей светленькой девушки.

— Да, вроде того. Если ты не против.

Как неожиданна была их откровенность, как не к месту сочувствие.

— Вы думаете, она его не убивала, да?

— Это все было ужасной ошибкой, — замотала головой Ханна, — жуткой, кошмарной. Она рассказывает об этом в интервью.

Еще бы, я не сомневалась. На публике мать всегда поворачивается лучшей своей стороной.

— Есть одна вещь, которую вам стоит узнать, — сказала я Ханне. — Она его действительно убила.

Ханна молча смотрела на меня. Джули переводила взгляд с моего лица на нее. Обе были шокированы. Джули шагнула вперед, заслоняя свою нежную подругу, и я почувствовала себя циничной, жестокой, как будто сказала маленьким детям, что Зубной Феи не существует, просто матери пробираются потихоньку в их комнату, когда они спят. Но Ханна и Джули были не маленькие дети, а молодые женщины, увлекшиеся человеком, о котором не знают самого главного. Посмотрите хоть раз на старую каргу Правду, студентки.

— Не может быть. — Ханна замотала головой, потрясла ею, словно можно было вытрясти оттуда мои слова. — Нет, нет.

Глаза ее умоляли меня сказать, что мать невиновна.

— Это происходило при мне. Я видела, как она смешивает лекарства и травы. Она не та, которой кажется.

— Но все-таки она большой поэт, — сказала Джули.

— Да, — отозвалась я, — поэт и убийца.

Пуговица, которую Ханна вертела на платье, вдруг упала ей в руку. Глядя на ладонь, она стала красной, как свекольный борщ.

— У нее должны были быть причины. Наверно, он бил ее.

— Он ее не бил. — Я уперлась ладонями в коленки и поднялась. На меня вдруг навалилась усталость. Может, у Ники еще осталась какая-нибудь заначка?

Карие глаза Джули смотрели на меня серьезно и спокойно. Видимо, она была более здравомыслящей, чем Ханна, заклинания матери должны были действовать на нее не так сильно.

— Почему же тогда она это сделала?

— Почему люди убивают тех, кто их бросает? — сказала я. — Потому что их душат боль и гнев, и они не могут вынести этих чувств.

— У меня это тоже было, — сказала Ханна. Золотые закатные лучи осветили волосы, выбившиеся из пучка, и вокруг ее головы образовался светлый ореол.

— Но ты никого не убила.

— Мне хотелось это сделать. — Она теребила подол своего старомодного платья в мелкий цветочек; там, где оторвалась пуговица, край отошел и виднелся розовый живот.

— Конечно. Может быть, ты даже представляла себе, как будешь это делать. Но не сделала. В этом огромная разница.

За соседской юккой раздался крик пересмешника, потом звук льющейся воды.

— Разница не такая уж большая, — сказала Джули. — Просто некоторые люди более импульсивны, чем другие.

Я хлопнула журналом по ноге. Так или иначе, они все равно ее оправдают. Защитят Богиню неважно какой Красоты. «Они готовы простить мне все на свете».