Белый олеандр - [110]

— Это от Джессики Мак-Клинток, — защищалась я. — Ни разу не ношеное.

Было ошибкой думать, что у меня есть будущее, что сон будет бесконечным. Я хорошо помнила, как выглядела в этом платье на примерке. Я выглядела наивной девочкой, чьей-то дочкой. Чьей-то родной дочкой, о которой волнуются и заботятся. Девочка, которая носит такие платья, не обедает пивом и сигаретой, не ложится под папашу на ковровом покрытии в недостроенном доме. Не думает, как заработать деньги, не беспокоится о зубах и недостатке витамина С, не боится, что ее мать не придет домой. Когда я вышла к Клер в этом красном платье, она попросила меня повернуться кругом, еще раз, еще, как балерина в музыкальной шкатулке. Прижав к щекам ладони, она смотрела на меня, и гордость лилась у нее из глаз, как слезы. Клер верила, что я именно такая счастливая девочка. И я стала такой — на миг.

Весь день я помогала покупателям мерить его. Разглаживала бархат на потных плечах, застегивала молнию до тех пор, пока ткань не слишком натягивалась. Когда пятая женщина сняла платье, я уже не так переживала. Около трех подошла стайка девочек, одна из них не сводила глаз с красного бархата. Сняла вешалку со стойки, приложила его к себе.

— Можно померить?

Я сняла пластиковый чехол, помогла ей надеть и расправить платье, застегнула молнию под приподнятым длинным хвостом темных волос. Платье было как раз по ней, мне оно никогда так не шло. Я ни разу не видела эту девочку, наверно, она ходила не в Маршаллскую школу, а во французскую или в «Чистое сердце». Домашняя девочка, чья-то дочка. Она попросила меня отложить платье и пошла в «Севен-элевен» за матерью. Через пятнадцать минут она вышла из сливочно-желтого «мерседеса» с ухоженной женщиной в черных слаксах и замшевых мокасинах. Я еще раз помогла девочке надеть платье, и ее мать дала мне сотню хрустящей новенькой бумажкой. Через неделю они собирались в Нью-Йорк на свадьбу двоюродной сестры, платье идеально подходило к этому случаю. По лицу матери я поняла, что она точно знает, сколько стоит на самом деле такая вещь.

Мы торговали до пяти, потом стали упаковывать все обратно в фургон и в автомобильчик Ники. Все мои вещи были проданы. Прислонившись к фургону, я пересчитала банкноты. Больше четырехсот долларов.

— Видишь, не так уж плохо. — Рина осторожно несла стопку тарелок. — Сколько у тебя получилось?

— Четыреста, — промямлила я, краснея. К стыду примешивалась гордость — это были первые заработанные мной деньги.

— Отлично. Давай мне сотню. — Она протянула руку.

— За что?

Она щелкнула пальцами, не убирая ладонь.

— Не выйдет. — Я спрятала деньги за спину.

— Ты что, все это продала сама, на углу где-нибудь? — Ее черные глаза загорелись гневом. — Ты платишь мне, я плачу Наталье, Наталья платит арендодателю. А как ты думала? Все кому-нибудь платят.

— Вы же сказали, что я сама назначу цену и получу деньги.

— После того, как заплатишь мне.

— Господи боже, — сказала Ники, оторвавшись от стопок дешевой одежды на одеяле, — не упирайся, отдай. Все равно придется.

Я покачала головой — нет. Рина переложила на другую руку коробку с тарелками.

— Слушай, devushka. — Ее голос звучал теперь гораздо жестче. — Всем приходится платить, мне, тебе, всем. Это бизнес. Когда у тебя последний раз было в руках триста долларов? Разве я тебя в чем-то ущемляю?

Как я могла ей объяснить? А мои чувства, хотела я сказать, кроме того, что это вообще нечестно? Для нее это просто деньги, вещи, которые можно продать. Рина украла их у меня, и к тому же заставила продавать, чтобы потребовать часть прибыли. Меня мучила одна мысль: что бы ты сделала в таких обстоятельствах, мама? С тобой это не прошло бы. Невозможно представить, как ты сдаешься на милость Рины Грушенки у автостоянки «Наталиа'з нейлз», продаешь собственную одежду, роняешь слезы над платьем. Но я не знала, что еще можно сделать. Я протянула Рине сотню, хрустящую сотню, полученную за платье, и она выхватила ее из моих пальцев, как собака кусок колбасы.

Но, сидя в постели и слушая смех, шум и грохот из гостиной, я поняла, что и тебе сейчас приходится кому-то платить. За бумагу и чернила, за качественные тампоны, зубную нить и витамин С. Ты сделала бы то же самое, но наверняка объяснила бы все причинами высшего порядка, подвела бы под это теорию, философию. Ты сделала бы это благородным, героическим поступком. Написала бы об этом стихотворение — «Красное платье». Я бы так никогда не смогла.

В гостиной поставили старый альбом «Лед Зеппелин». Раздавались пьяные голоса, подпевающие с сильным акцентом, треск гитары Джимми Пейджа. Было четыре часа ночи, пахло тающим свечным воском, текущим со столов, с подоконников. И без гадательного альбома Клер было ясно, какие знаки отпечатывались на этом воске — «горящий дом». Поэтому я спала полностью одетая, ставила ботинки поближе к кровати, клала деньги в карман и самые необходимые вещи в пакет на окне.

Я думала, они хоть немного поспят — утром мы должны были ехать на блошиный рынок возле школы Фэйрфакс продавать статуэтки из бутылочных пробок, подносы с кошмарным растительным орнаментом, детскую одежду и заплесневелый «Ридерз дайджест». Но, кажется, они не собирались спать до понедельника. Хоть бы не встретить в Фэйрфаксе прежних знакомых.