Белый мыс - [70]

Однажды ранней весной, когда с крыш падали подтаявшие звонкие сосульки и школьники уже начали играть в камешки на подсушенных солнцем тротуарах, случилось нечто неожиданное.

Оке сидел как раз в закутке и выгребал золу из камина, но сразу узнал мягкий девичий голосок.

– У вас есть какие-нибудь учебники по английской коммерческой переписке? – спрашивала девушка Хольма.

Карин! Оке вовремя удержался от того, чтобы выскочить в магазин: нужно было сначала хоть отряхнуться от золы.

– Минуточку, я посмотрю… Может быть, найду экземпляр почище в книгохранилище, – ответил Хольм.

Она осталась одна, и в этот момент вошел Оке, стараясь говорить самым обыденным тоном:

– Привет, Карин!

Длинные ресницы подскочили, открыв удивленные глаза.

– Оке! Ты… ты?…

– …стал букинистом? Нет, еще не успел.

Карин засмеялась, отчего у нее появились знакомые детские ямочки на щеках, хотя она уже превратилась в молодую даму с маникюром и подрисованными бровями.

– Станешь, если захочешь. Я всегда была уверена, что ты сам сделаешь себе карьеру. – Она добавила: – А я учусь в Высшей торговой школе. Папа хочет, чтобы я имела специальность. А то ведь сейчас такие ненадежные времена…

Оке подумал про себя, что уж кто-кто, а адвокат Бергман всегда выйдет сухим из любой переделки, и не удержался от ехидного вопроса:

– И ты предусмотрительно покупаешь подержанные учебники?

– Нуда. Понимаешь, я учусь бережливо относиться к деньгам! Папа вбил себе в голову, что я избалована, и стал прижимистым. Но он не знает, что я сняла комнату и кухню пополам с подругой и у меня остается половина тех денег, которые он дает на квартиру.

– Вот этот, кажется, выглядит получше. Может быть, вам нужно еще что-нибудь? – спросил вернувшийся Хольм с заискивающей вежливостью.

– Пожалуй… – Карин усиленно изучала полки с художественной литературой и делала одну находку за другой. – Вы не могли бы доставить мне эти книги на дом?

– Конечно, конечно, мы это организуем немедленно.

– Боюсь, что я буду дома только к вечеру, – произнесла Карин неуверенно.

– Наш рассыльный доставит вам книги, когда вам это будет удобно, – заверил Хольм, провожая ее к выходу.

– Вы разговаривали совсем как знакомые, – сказал он, когда Карин вышла.

– Она из Висбю, но у ее отца есть дача у нас в Нуринге, – объяснил Оке неохотно.

Он чувствовал себя так, словно его разбудило яркое, волнующее весеннее солнце. Увидел вдруг незамеченные Раньше пятна на своей одежде, обтрепанные манжеты рукавов. Пришлось полдня затратить на то, чтобы подновить костюм с помощью иголки с черной ниткой, холодного кофе и жесткой щетки. Перед самым закрытием он отправился в путь с книгами.

Следуя по указанному адресу, он пришел к новому дому в самом конце Норр Меларстранд.

По всему фасаду висели ящики балконов. Сквозь большие угловые окна можно было увидеть шикарные хрустальные люстры. Карин жила во дворе, но здешние дворы были покрыты зеленой травой, а не бетоном и булыжником; их освещало солнце и овевал ветерок с залива Риддарфьерден.

Оке осторожно позвонил и стал нетерпеливо ожидать звука шагов в коридоре.

– Может быть, ты войдешь, если есть время? Ведь не каждый день встречаешь знакомых из родных мест, – сказала Карин, открыв дверь.

Она предложила ему присесть на оттоманке с красивыми подушками. По ту сторону залива, над темной полосой Лонгхольмена, еще горела яркая полоса вечерней зари, но в комнате уже царили сумерки. Одна только шкала радиоприемника светилась в углу около книжной полки.

– Айни собралась сегодня в кино. А я тут сидела одна и слушала танцевальную музыку. – Карин зажгла стоячую лампу с приятным абажуром.

Оке вдруг растерял все слова. Он сидел молча, погружаясь в атмосферу уюта и мечтательное настроение, навеваемое музыкой.

– Ты спешишь?

– Нет, мы уже кончили на сегодня.

– Тогда можно предложить тебе чашку чая?

Пока Карин возилась на кухне, Оке изучал обстановку. На письменном столе стояла фотография какого-то артиста. Мраморно-белое лицо резко выделялось рядом с черным бархатным костюмом, строгие черты казались вытесанными античным скульптором, но жар глаз говорил о кипучей внутренней жизни. Оке встал и подошел к столу.

– Правда, Ёста Экман бесподобен? – сказала, входя, Карин. – Я видела его во многих ролях… Вот только в Гамлете, к сожалению, не пришлось.

Оке ответил уклончиво. Он ни разу не был в театре. Правда, в букинистической лавке он познакомился с произведениями Шекспира. Один отрывок запомнился ему наизусть.

…Ни мрачность

Плаща на мне, ни платья чернота,

Ни хриплая прерывистость дыханья.

Ни слезы в три ручья, ни худоба,

Ни прочие свидетельства страданья

Не в силах выразить моей души.

Вот способы казаться, ибо это

Лишь действия, и их легко сыграть,

Моя же скорбь чуждается прикрас

И их не выставляет напоказ.[38]

Карин слушала со смущенной улыбкой.

– Помнишь, как мы стояли у калитки и рассуждали о жизни? Что мы тогда понимали…

Оке вдруг стало даже жарко – что это на него нашло? Стать в позу посреди комнаты и декламировать! Захотелось произвести впечатление, показать, что читал Шекспира, – а она небось сразу разгадала его хвастовство.

– Это было как раз перед тем, как ты поехала на лето за границу, а я переехал в Стокгольм, – пробормотал он.