Белый мыс - [4]

Когда пришло время обмолота, на дороге, ведущей к хутору, показалось закопченное чудовище на широких тяжелых колесах. В ту же минуту непонятно откуда вынырнула целая гурьба ребятишек, и взволнованные мальчишечьи голоса возвестили великую новость:

– Молотилка едет! Молотилка едет!

Откуда только прыть взялась у Бруандера! Он размахивал руками, кричал и командовал; тем не менее все благополучно наладилось, как только прибыл возок с инструментами. С него сгрузили бачки со смазочным маслом, колодки, которые положили под колеса молотилки, и прочие принадлежности.

Один за другим съезжались на нагруженных доверху возах соседи, и вскоре на обычно тихом дворе скопилось множество чужих людей и упряжек. В свекловичных районах мелкие хозяйства выращивают мало хлеба, поэтому молотилку нанимали сообща.

Машины и люди вытянулись в усердно работающую цепочку.

Черная труба локомобиля изрыгала дым и искры, а приводной ремень защелкал над головой у Оке с такой силой, что он на всякий случай отошел в сторонку. Желто-коричневая молотилка содрогалась от напряжения, хотя была величиной с целый дом!

Рыжий парень в истрепанной шляпе надел защитные очки и сунул первый сноп в рычащую пасть молотилки. Оке долго смотрел на него и на молодую женщину, которая неутомимо разрезала перевясла[4] кривым ножом.

Однако скоро Оке пришлось отступить: воздух наполнился густой колючей пылью, а с другой стороны молотилки мальчик только мешал парням, уносившим наполненные мешки.

Привыкнув немного к громким щелчкам ремня, Оке сразу ощутил неудержимую притягательную силу тяжело пыхтящего, пахнущего машинным маслом локомобиля. Вот кочегар подбросил в топку несколько поленьев. Голубоватые огоньки лизнули сухое дерево, быстро заставив его раскалиться докрасна. Оке смотрел словно завороженный в грозно гудящую топку и не заметил, как сзади к нему подкрался сынишка одной из работниц.

Коварный толчок сбил Оке с ног. Он вскочил с твердым намерением как следует рассчитаться с шутником, однако чужак успел уже вытащить из кармана маленькую жестяную баночку.

– Хочешь понюшку табаку? – спросил он примирительно, подражая лицом и голосом Бруандеру.

Оке взял немного светлого порошка и сделал вид, будто втягивает его в ноздрю. Чужак насыпал щепотку в рот и плюнул на дверку топки, отчего та сердито зашипела. Сквозь щелочку вырывались наружу красные огненные языки, и было слышно, как пламя бушует и воет под котлом.

– Аккурат, как в аду, – произнес с видом знатока озорник. – Не хотел бы туда попасть, черт возьми!

Оке ощутил невольное беспокойство за судьбу своего нового приятеля. Бог не так мелочен, чтобы преследовать за бранное слово, вырвавшееся в припадке гнева или отчаяния, но этот мальчишка ругается, похоже, только из желания казаться взрослее.

До самого вечера над током стоял, то усиливаясь, то ослабевая, деловитый гул. С наступлением сумерек на сеновал влетела наконец последняя охапка соломы, и на хуторе разом воцарилась торжественная тишина.

Бабушка стояла у печки разгоряченная и раскрасневшаяся, помешивая в огромном котле. В рисовом кулеше густо плавали изюминки, на длинном столе высились горы бутербродов. Однако едоки никак не могли развернуться. Пот и копоть вперемешку с пылью легли на лица жесткими масками, а накопленная за день усталость сковала все члены.

Бабушка угощала, уговаривала и подносила темное пенящееся домашнее пиво.

– Ешьте, люди добрые! Сегодня хорошо потрудились, – приговаривал Бруандер, показывая пример.

На деньги он был скуповат, но счел бы позором для себя, если бы дал повод кому-нибудь пожаловаться на еду. Понемногу за столом становилось оживленнее. Кто-то вспомнил случай, когда вот так же в день молотьбы на ток забрел бык и натворил немало бед.

Чрезвычайно обстоятельный во всех описаниях рассказчик никак не мог добраться до конца. Кое-кто начал уже покашливать и нетерпеливо посматривать в сторону бабушки. Она хорошо умела передавать речь и повадки других людей, и за ней укрепилась слава искусной рассказчицы. В минуты увлечения она даже привставала, стремясь придать своей речи большую выразительность.

– Расскажите какой-нибудь случай в Нуринге, – попросила наконец молодая женщина.

Ей никогда не приходилось бывать на севере, и уже один непривычный говор северян казался ей необыкновенно уморительным.

– Когда обжиг извести еще велся у нас полным ходом, – начала рассказ бабушка, – в Нуринге наехало много дельцов – ставили печи и выманивали у крестьян лес за гроши. Но старика Никкена, хозяина хутора Марте, никому не удавалось провести – ни приезжим богатеям с Большой земли, ни нашим собственным ловкачам. Старик разбирался в грамоте, что твой поп или дьякон, и ни на какие удочки не клевал.

В это же время установилась хорошая цена на баранину, так что наш Никкен неплохо зарабатывал и на лесе и на мясе. А когда богатство старика сравнялось с его упрямством, он решил, что пора обновить обстановку в большой зале, и отправился в Стокгольм на парусной шхуне. Правда, она шла с грузом извести; пароходы к нам тогда не заходили, так что это была единственная возможность попасть на материк.