Белый мыс - [34]

Оке не мог удержаться от смеха. Ворон есть – надо же придумать!

– Они не так уж плохи на вкус, особенно в марте, – сообщил Мёрк деловито. – Летом, правда, довольно противные.

Поблагодарив за угощение, он стал рыться в большом кошельке с металлическим запором.

– Тебе причитается вознаграждение за выполненное поручение да за дрова, что утром наколол.

Оке покраснел и сказал, что ему ничего не нужно. Брать деньги за услугу соседу – это было не только не принято, но даже неприятно.

– Не отказывайся, возьми ты эти двадцать пять эре, – посоветовала бабушка вполголоса, так, чтобы глуховатый Мерк не слышал. – Не такой уж он бедный, каким кажется. У него и деньги в банке есть, и пенсию он большую получает.

Мерк убрал кошелек и вытащил берестяную табакерку. Изогнув по-особому большой палец, он сделал на руке глубокую ямочку. Затем осторожно насыпал туда основательную порцию нюхательного табаку, поднес к своему большому носу и гулко втянул в ноздрю, не просыпав ни крошки.

– Ты не приходила на молитвенное собрание в школе, – заметил он бабушке, когда церемония была окончена.

– Времени совсем нет – что в будни, что в праздник, – отвечала она уклончиво. – К тому же этот новый священник не очень-то хорошо служит.

Мерк высморкался в черный с красным платок и вздохнул:

– Пожалуй, ты права. Со времени Энбума не было у нас еще настоящего священника. Вот кто умел проповедь читать – никогда не забудешь!

– Зато и детей бедняков умел запугивать! – отрезала бабушка.

Мерк нахмурился и недовольно пожевал губами при нападении на его любимца.

– Он был поборник господа и великий проповедник, как сказано в писании.

– Защитник вдов и сирот! – воскликнула бабушка ему в лад с плохо скрытой язвительностью. – Есть одна вещь, о которой я по-настоящему жалею: это когда я в своей простоте пошла к священнику за советом и помощью против Арениуса и его шайки. Когда умер Янне и зашла речь о наследстве, писарь Улле мне и говорит, что долги, мол, превосходят стоимость всего имущества. Мол, если я немедленно не заплачу двести риксдалеров, которые причитались с Янне за его долю в большой шхуне, на которую Арениус поставил его шкипером, то весь двор с молотка продадут. Вот они до чего добирались! И что же мне сказал Энбум? «Надлежит быть покорным своим богоданным господам и хозяевам», – вот что он сказал.

С тем я и ушла.

Щеки бабушки запылали при воспоминании о прошлых обидах, глаза вспыхнули внезапным гневом:

– Ну, а я господам другую проповедь прочитала! Берите мою землю, говорю я им, берите! Но только вместе с ней берите и детей! Я-то как-нибудь справлюсь сама. Наймусь стряпухой или батрачкой, но детей кормить будете вы!

Бабушка тяжело перевела дыхание.

– Конечно, я не бросила бы ребят, да только Арениус и Улле-писарь сразу по-другому заговорили. Не достался наш двор этому воронью, а с долгами я понемногу расплатилась. Всё до последнего гроша вернула.

Мерк приоткрыл рот, словно хотел возразить что-то. Однако, когда бабушка разойдется, лучше уж было молчать…

Оке сидел на корме лодки и прислушивался к однообразному, унылому скрипу уключин. Тетя Мария гребла легко и быстро; она выглядела заправским рыбаком в старом комбинезоне дяди Стена и в резиновых сапогах. Головной платок был завязан тугим узлом на затылке. С убранными волосами лицо тети Марии стало не по-женски суровым. Впрочем, ветерок все-таки выхватил из-под платка прядь и пощекотал нос тети Марии, заставив ее лицо осветиться улыбкой. Оке тоже чуть улыбнулся. Если бы только тетя Мария смеялась почаще, он быстро преодолел бы чувство отчуждения к ней.

Ноги Оке было закоченели, когда он вошел в воду, чтобы столкнуть лодку с отмели, но теперь кровь опять приливала к коже, неся с собой приятное, чуть покалывающее тепло. Утреннее солнышко энергично сушило промокшие насквозь штаны.

Голый скалистый мыс Архаммарен еще купался в розовом свете зари. Четким силуэтом вырисовывались здания главной усадьбы, рожь покрывала склоны холмов правильными желтыми пятнами. Солнце поднималось все выше, и залив Скальвикен превращался в огромный, отливающий синью металлический диск. Бриз оставлял на его поверхности сверкающие вмятины, в глазах рябило, и было очень трудно заметить поплавок с флажком.

Оке усиленно щурился, стараясь обнаружить квадратик из черной материи, однако тетя Мария опередила его.

– Ну-ка, садись на весла, а я вытяну сеть, – сказала она, меняясь с ним местами.

Одна камбала за другой появлялись из зеленоватой морской толщи, напоминая большие белые хлопья. Некоторым удавалось вырваться на свободу у самой поверхности, и они исчезали, взмахивая плавниками, словно крыльями, но большинство очутилось в лодке.

Улов оказался богатым. Пока тетя Мария и бабушка выбирали камбалу и развешивали сеть для просушки, Оке пришлось заняться чисткой рыбы.

Остро отточенной финкой он без устали отрубал головы и хвосты, не обращая внимания на то, что ободрал себе в кровь пальцы о шершавую, словно наждак, рыбью кожу.

Со стороны скотного двора доносились хриплые, но по-своему мелодичные крики. Серая крыша пестрела ослепительно белыми птичьими грудками: поморники издалека почуяли запах рыбы и не замедлили явиться. Слегка наклонив желтые хищные клювы, они бесстрастно выжидали, когда Оке вынесет отбросы на помойку. Тогда они легкими тенями скользнут на пепельных крыльях вниз, доведут до остервенения всех ворон, до смерти перепугают кур и нахально отгонят потрясенного петуха, словно он какой-нибудь жалкий цыпленок. Потом исчезнут так же тихо и таинственно, как появились.