Белый морок. Голубой берег - [341]

Тревога Артема тотчас же передалась присутствующим. Для честного человека нет ничего тяжелее, чем сознание того, что он поставил под смертельный удар того, кто в критическую минуту протянул руку помощи.

— Подорвать бы эту подводу, да и только! — размышляет вслух Чудин.

— Так-то оно так, но чем подорвать? У меня единственная надежда, что до восхода солнца болото засосет телегу с взрывчаткой…

— Дай бог, чтобы так и было.

— Вообще-то, друзья, с засадой под Березовой гатью какая-то странная загадка, — нахмурившись, задумчиво начал Ляшенко. — Почему немцам захотелось вдруг устраивать ее в такой глуши? Кого они там надеялись закапканить?..

— Думаешь, не слепая случайность?

— Сейчас мне начинает казаться, что засады под Березовой гатью и в Мануильском лесничестве — звенья одной цепи. Вот куда только она тянется?..

— Неужели наши и под лесничеством на засаду напоролись? Откуда вам об этом известно?

Комиссар коротко рассказал о вчерашних трагических событиях, весть о которых недавно принес Дмитро Щем. Артем молча выслушал печальную новость и долго сидел на табуретке с каменным выражением лица. Лишь когда солнце заглянуло, выкатившись из-за горизонта, в угловое окно, тяжело встал на ноги, прошелся из угла в угол, стискивая кулаками виски. Затем остановился перед красным углом и простонал:

— Значит, началось… Это уж точно началось!..

— Что началось? Что ты имеешь в виду? — не понял его намека Ляшенко.

— Ящик Пандоры открыт… Значит, следует ждать больших неприятностей!

— Зачем ты накликаешь беду на свою голову?

— Беда, Данило, уже стоит на пороге нашей хаты. Сердцем чувствую: не одна стоит, а с целым выводком…

Неизвестно почему, но последние дни Артем жил будто в угаре, леденея сердцем в предчувствии какой-то близкой беды. Он, конечно, не ведал, что именно, с кем и когда должно стрястись, но был абсолютно уверен: беды не миновать. Ведь на собственном опыте не раз убеждался, что самые высокие жизненные успехи непременно сменяются горькими неудачами, после взлетов с такой же неотвратимостью наступают падения, как после праздников начинаются будни. Это горькое предчувствие буквально испепеляло его, лишало сна и покоя, а что хуже всего — он не знал, как от него избавиться. И вот известие о гибели Кремнева, Пересунько и Тернового воспринял как первый звонок, зловещее предупреждение о том, что начинаются едва ли не самые суровые испытания.

— Не впадай в мистику! Ты просто переутомился, дружище. Я советовал бы тебе прежде всего отдохнуть, — сказал Ляшенко деловито.

Но не успел Артем умыться с дороги, как примчался гонец со Змиева вала:

— Товарищ командир, там военврач Клава зовут вас… В лагере несчастье: Квачило руки на себя наложил… Так что вы поспешите уж, пожалуйста…

Однако Артем и не думал бросаться стремглав в лагерь. Подумаешь, выдающееся событие: какой-то там гадкий предатель изъявил желание переселиться в царство предков! Что касается Артема, то он считал: этого Квачило давно нужно было бы повесить на первой попавшейся ветке. И если он терпел его присутствие в отряде, то исключительно из уважения к изобретательному Ксендзу, который поклялся обвести гестаповских спецов вокруг пальца. С нарочитой неторопливостью Артем умылся, побрился, затем пошел в сенник в надежде расспросить Щема о горьком приключении в Мануильском лесничестве. Но тот спал так крепко и непробудно, что совсем не реагировал на зов. С сожалением и неосознанной тревогой Артем тупо смотрел на отреченно-беспристрастное, почти бескровное лицо с глубокими темными впадинами вокруг глаз и заостренным носом, и вдруг ему почему-то вспомнился беспалый Микола, бездыханно лежавший на рогожке под Змиевым валом.

«Неужели и Щем… умрет? — стрельнула горькая мысль. — Ведь с его смертью навеки останется загадкой, что произошло вчера в лесничестве. Собственно, почему именно вчера и почему именно в Мануильском лесничестве фашисты надумали вдруг устраивать засаду, где никогда ее не устраивали? Неужели и впрямь события в лесничестве и под Березовой гатью — звенья одной зловещей цепи? Но каким образом каратели заблаговременно узнают о наших замыслах? Что все это должно означать?..»

Артем не понимал, как долго просидел он над Щемом в невеселых размышлениях. В сознание его привел внезапный рокот мотора и металлический звон за стеной. Хмурый и раздраженный, он бросился во двор и чуть было не столкнулся с Сосновским, который на ходу снимал с себя черный эсэсовский китель.

— Витольд Станиславович?! Как вы здесь очутились?

По логике вещей Ксендз должен был сейчас быть где-то в районе Житомира. Еще вчера вечером он отправился на «опеле» Бергмана к Житомирскому шоссе, чтобы рано утром быть в центре полесского генерал-комиссариата, где его ожидало важное и ответственное дело. Еще весной в отряд докатывались слухи, что оккупанты сооружают в лесах над Гуйвой какой-то секретный объект, куда строительные материалы завозятся исключительно эсэсовцами и только ночью. Затем в середине лета от пленного эсэсовского шарфюрера, захваченного хлопцами Ксендза за Коростышевом, стало известно о расстреле в лесах над Гуйвой около шести тысяч советских военнопленных, которые якобы закончили строительство какого-то очень важного стратегического объекта. А совсем недавно житомирские подпольщики передали, что довоенный учебный аэродром и поселок бывших военнослужащих за городом объявлены фашистами запретной зоной, куда вход воспрещен даже местному оккупационному начальству. Потому-то Ксендз, проанализировав все эти сведения, решил лично направиться в Житомир, чтобы установить на месте, какой же объект столь тщательно охраняют гитлеровцы. И вот вдруг столь неожиданное возвращение.