Белый квадрат. Захват судьбы - [55]

Что означало «общим порядком» в Советской России, обросшей Аппаратом, как старый осокорь омелой? Это значило, что «вопрос должен пройти все инстанции согласования». И все бы ничего, но снос кладбищ, в отличие от куда менее физически трудоемкого вопроса согласования, шел с завидным опережением сроков…

Ситуация осложнялась нежеланием Спиридонова обращаться за помощью к своему вышестоящему начальству. Он вполне мог заручиться поддержкой того же Ягоды или Власика, не говоря уж о Сашке Егорове, который окончательно перебрался в Москву, поскольку начальник штаба РККА, которым его назначили не так давно, не может сидеть в Белорусском военном округе. Но Виктор Афанасьевич был щепетилен и полагал, что не имеет никакого права отвлекать этих людей своими личными нуждами. А должность самого Спиридонова на московское городское начальство впечатления не производила, как и значок отличника ВЧК – ОГПУ. Мало ли отличников? Много в столице таких же значков. Вот был бы он главным майором госбезопасности, тогда бы и поговорили. А так у нас в очереди люди и поважнее стоят, даже делегаты съезда. Вы, товарищ Семенов… простите, Спиридонов, не делегат? Так становитесь в очередь!

Виктор Афанасьевич проваландался все лето и половину осени, тщетно обивая пороги и ругая, когда тихо, а когда в голос, родную бюрократию. Он, непобедимый на ринге, был против них абсолютно бессилен – не применять же болевой захват против женщины, дающей ему отпор на канцелярском плацдарме?

Наконец в один из дождливых октябрьских дней дело сдвинулось с мертвой точки, причем неожиданно. Виктору Афанасьевичу позвонили домой (персональный телефон ему провели по личному распоряжению Ягоды) и сообщили, что, если он желает перезахоронить своих родственников, ему могут выделить один участок на Ваганьковском кладбище. На вопрос, как можно перенести пять захоронений в одну могилу, ему резонно ответили, что в наше время и не такое возможно, в одной могиле могут покоиться два десятка человек. Если по коммуналкам ютятся живые, то мертвым с их запросами и подавно легко потесниться, особенно если Совнарком так велел. И вообще, ему для этого выделят бригаду опытных могильщиков, так с какой стати ему быть недовольным?

Спиридонов спорить не стал и выходные провел меж двух кладбищ, наблюдая процесс перезахоронения. Откровенно говоря, он чувствовал нечто, чему не мог подобрать названия – не страх, скорее какое-то оцепенение. Он боялся увидеть останки дорогих ему людей, как говорится в одном из православных канонов, в виде бесславном и безобразном. Но обошлось. Гробы до революции умели делать на совесть, так что и двадцатилетнее пребывание в земле им не особенно повредило. Хотя все равно – при виде Клавушкиного гроба, который он сам когда-то бережно опустил в мерзлую землю, Спиридонова стала бить крупная дрожь. У него возникло желание приоткрыть лишь слегка покосившуюся крышку и посмотреть… Еще раз увидеть незабвенные, любимые черты. Умом он понимал, что черты эти не сохранились до настоящего дня, обратившись в прах, но сердце сжималось и ныло, пока гроб не опустили рядом с родительскими гробами в кузов обращенного в катафалк старенького «АМО». Могила на Ваганьковском уже была вырыта. Гробы пришлось ставить в три яруса, Клавушкин оказался на самом верху. И вновь Спиридонов бросал землю на его крышку, и вновь договаривался об установке памятника – старые надгробия пришлось оставить на Дорогомиловском, откуда их, дабы прекрасный мрамор и доломит не пропадали зря, брали на облицовку набережной Москвы-реки.

В тот вечер Спиридонов пришел домой поздно, и Варя сразу же поняла, что с ним творится что-то неладное. Его бил озноб, начался жар. Варя вызвала врача. Тот осмотрел Спиридонова, покачал головой и сказал, что нужна госпитализация.

В больницу Виктор Афанасьевич, несмотря на все ухудшающееся самочувствие, ехать наотрез отказался, и врач, разведя руками, дал Варе инструкции и ушел. Варя умчалась в аптеку, а Спиридонов, чувствуя себя все хуже, позвонил дежурному по обществу «Динамо» и дал распоряжения на случай своего продолжительного отсутствия. «Или смерти», – добавил он про себя.

Когда Варя вернулась, Спиридонов попытался отправить ее в общежитие, аргументируя свою настойчивость тем, что он мог на кладбище подхватить какую-нибудь инфекцию, ведь там и тифозных хоронили, и туберкулезных, и каких угодно. Ехать в общежитие Варя снова не захотела, а Виктора Афанасьевича спор окончательно ослабил, и он, махнув рукой, рухнул на диван и отвернулся к стенке.

Варя же, сноровисто сшив себе ватно-марлевую повязку, принялась его обихаживать. На следующее утро отсутствие Спиридонова на рабочем месте и его ночные инструкции вызвали в «Динамо» изрядную панику. К Виктору Афанасьевичу на квартиру нагрянул целый консилиум, а к дому подогнали новенький «ЗИС-5» с подвижной инфекционной лабораторией в кузове.

Однако после тщательного обследования впавшего в полубессознательное состояние Спиридонова (со взятием проб крови и горловой мокроты) следов инфекции обнаружено не было, и консилиум пришел к выводу, что сразившая его загадочная болезнь – отголосок перенесенной контузии и нервного напряжения последних недель. Ему назначили консервативное лечение, а Варе, к ее вящей радости, предписали не только не покидать больного, но и находиться при нем неотлучно.