Белый квадрат. Лепесток сакуры - [29]

Спиридонов поморщился. От неловкого движения у него заныл ушибленный копчик, и напоминание о татами было очень некстати.

* * *

– И куда мы с вами отправимся? – уточнил Спиридонов, когда они вышли из лагеря рано поутру. Дорога была неблизкой, а лошадей им не дали, с ними у японской армии были крайние затруднения, и даже передовые части в качестве «гужевого транспорта» больше использовали китайских кули, невзирая на то что те воровали все, что не прибито гвоздями, и при первой возможности доставали бог весть где рисовую водку и напивались до положения риз. – В порт? На рынок?

– На рынок, возможно, мы и зайдем на обратном пути, – сказал Фудзиюки, не глядя на Спиридонова, – если, конечно, останется время. Вы что, решили, что я взял вас как кули? Не обессудьте, вы, конечно, сильный мужчина, но для этих целей мне сподручнее было бы обратиться к хунхузам.

– Чтобы они по дороге стащили все ценное? – в тон ему отвечал Спиридонов.

– Не родился еще тот хунхуз, который у меня что-то стащит, – заметил Токицукадзэ. Словно в доказательство своих слов он, совершенно спокойно и не делая никаких лишних движений, двумя пальцами поймал назойливую муху, которую Спиридонов дотоле безуспешно пытался прогнать. – И вообще, если вам уж так хочется выбираться на рынок, я в дальнейшем могу посылать вас туда без моего докучливого общества.

– Какое оно докучливое? – отмахнулся не то от фразы Токицукадзэ, не то от очередной мухи, сменившей на посту невинно убиенную его учителем, Спиридонов. – Ваше общество – единственное, что удерживает меня от хандры.

Некоторое время они шли молча, затем Спиридонов решился:

– А… не боитесь… что я сорвусь?

– И подведете меня? – поднял брови Фудзиюки. – Нет, не боюсь. Викторо-сан, я немного знаю вас, как мне кажется. В вас самурайского духу больше, чем во многих урожденных самураях. И потом, неужели вы откажетесь от дзюудзюцу?

– После того как вы мне все внутренности отбили о татами? – улыбнулся Спиридонов и добавил по-русски: – Да ни за какие коврижки!

– Что такое «ковлижки»? – спросил Фудзиюки. Спиридонов учился у своего учителя японскому, а Фудзиюки, в свою очередь, старался перенять у него русский. У обоих получалось приблизительно одинаково – неважно.

Спиридонов вздохнул и принялся объяснять, что такое «коврижки» и почему они так ценятся в далекой России. Но думал он при этом о том, что Токицукадзэ, черт побери, прав. Он действительно не станет бежать. По крайней мере, сейчас.

* * *

– Так куда мы все-таки идем? – спросил Спиридонов, окончив свой экскурс в кулинарно-бытовые нюансы истории государства Российского.

– Вы не поверите, – спокойно ответил Фудзиюки. – В бордель.

Спиридонов остановился, как валаамова ослица, вот только ангелов среди окружавших их холмистых равнин не наблюдалось.

– Зачем?

– Викторо-сан, вы же взрослый мужчина, – улыбнулся Фудзиюки. – Неужели вы до сих пор не знаете, зачем мужчины бывают в подобных местах?

– Знаю, конечно, – буркнул Спиридонов, продолжив движение. Само собой разумеется, он имел представление о публичных домах. Посещал он подобные заведения еще в бытность свою курсантом, впрочем, в отличие от некоторых своих однокурсников, без особого рвения, но и стороной отнюдь не обходил. Вообще говоря, его визиты в эту обитель порока можно было пересчитать по пальцам одной руки, но вовсе не потому, что он был чужд развлечений подобного рода. Но, во-первых, они занимали в его жизни далеко не одно из первых мест, а во-вторых, откровенно говоря, в веселых домах Спиридонов испытывал некую брезгливость.

В те годы Куприн еще не написал свою «Яму» или, точнее говоря, не опубликовал; тем не менее даже в его повести, весьма откровенной, мир любви за деньги представал в виде более притягательном, чем тот, с которым познакомился Спиридонов в Казани.

Может быть, в каких-то других борделях было и по-другому, но в тех заведениях, которые Спиридонов посещал в компании Сашки Егорова, Толи Носовича, Женьки Гусева по кличке Механик и других курсантов, девицы были неопрятны, чересчур жеманны и через одну принимали наркотики. Увольте, его подобное не возбуждало и после того, как он открыл, что курсистки на публичных танцах по окончании оных совсем не прочь продолжить знакомство с бывшим кремлевцем и не сегодня завтра подпоручиком.

– Ну, в общем, не совсем так, – добавил Фудзиюки. – Я иду туда по делам. Видите ли, у меня с этим заведением договор: я слежу за здоровьем тех, кто там работает. А вот вам, Виктор Афанасьевич, действительно следует позволить себе немного расслабиться в дамском обществе.

– Вот как… – Спиридонов был озадачен. – Теперь вы еще будете решать, когда мне трахаться?

Он употребил куда более грубое французское слово, втайне надеясь, что Фудзиюки его не знает.

Как бы не так – или знал, или догадался, но учитель понимающе улыбнулся:

– Именно. Когда трахаться, пить, есть и справлять нужду. Дзюудзюцу – это не просто борьба, это Путь, а я в этом Пути ваш проводник. И если я говорю, что сегодня вы будете трахаться, вы будете сегодня трахаться.

Казалось, Фудзиюки нравится повторять это грубое ругательство. «Как ребенок, который прочитал новое слово на заборе», – подумалось Спиридонову, и он поймал себя на том, что тоже улыбается.