Белый квадрат. Лепесток сакуры - [24]

– Называйте меня Виктор, – пробурчал Спиридонов. – То, что вы делаете с моей фамилией, пожалуй, хуже того, что шрапнель делает с человеческой тушкой. Надеюсь, я не коверкаю ваше имя?

– Нет, за исключением того, что считаете моим именем Фудзиюки, – улыбался доктор. – Личное мое имя – Токицукадзэ; Фудзиюки – имя моего рода. Так что вы называете меня по фамилии. Но это и правильно, у нас так принято. Только «сан» не прибавляйте, это моя личная просьба.

– Все у вас, японцев, кверху ногами… – Спиридонов понял, что улыбается, и понял, что Фудзиюки этому искренне рад.

– То же самое могу сказать про вас, рюси, – не замедлил ответить доктор.

* * *

– Я, собственно, к вам по делу, – приступил к разговору Фудзиюки после непродолжительного молчания.

– Я весь внимание, – повернул к нему лицо Спиридонов.

– Дело не очень для вас приятное, – далее сказал Фудзиюки. Спиридонов кивнул. Он начинал догадываться, о чем пойдет речь. – По вашему статусу вы, как вы понимаете, являетесь военнопленным…

Спиридонов кивнул понимающе, и Фудзиюки продолжил:

– Сейчас вы здесь находитесь как раненый, выздоравливающий. Это, конечно, дает вам некоторые преимущества. Но, во-первых, вы быстро восстанавливаетесь…

– Спасибо, – поспешил поблагодарить Спиридонов, подразумевая, что сим он обязан доктору.

– Не за что, – пожал плечами тот. – Я лишь констатирую факт. Вскоре вас уже нельзя будет считать раненым выздоравливающим. Две недели назад вас бы отправили в лагерь военнопленных, но, к счастью, сейчас в этом нет необходимости.

– Интересно почему? – с удивлением спросил Спиридонов.

– По условиям капитуляции гарнизона Порт-Артура, к которому вы тоже относитесь, – стал объяснять Фудзиюки, – каждый офицер может уехать на родину, если даст честное офицерское слово не поднимать больше оружия против японского императора.

– И ваше правительство верит в то, что это обещание будет исполнено? – с еще большим удивлением спросил Спиридонов. – Изумляющий оптимизм после того, как ваш император ухитрился начать с нами войну. А главное, после того, каким образом это было сделано.

Фудзиюки на то промолчал, и Спиридонов продолжил:

– Вы же понимаете, что такого слова я дать не могу?

– Вы так ненавидите народ Нихона? – тихо спросил Фудзиюки с каким-то совершенно детским, беззащитным выражением лица.

– При чем тут ваш народ? – Спиридонов вяло махнул рукой. – Просто мое слово мне не принадлежит.

– В каком смысле? – В голосе Фудзиюки звучало недоумение.

– Я давал присягу служить Государю, – отвечал Спиридонов. – Может быть, для кого-то присяга ничего не значит, но для меня…

Он на минуту замолчал, собираясь с мыслями, потом негромко продолжил:

– Фудзиюки, скажите… вы когда-нибудь думали о том, для чего мы живем?

– А вы уверены, что у жизни есть какой-либо смысл? – Доктор пожал плечами. – Можно, конечно, подобно нашим поэтам, задумываться, зачем цветет сакура на склоне Фудзи, но, на мой взгляд, все просто – сакура на склоне Фудзи цветет потому, что растет там и каждый год цветет в определенное время. Мы ищем какой-то смысл в том, что может быть не больше чем стечением обстоятельств…

– Жизнь человека не может быть бессмысленна, – стоял на своем Спиридонов. – Иначе бы мы этот смысл не искали. Зачем искать то, чего не существует?

– Чтобы оно существовало. И зачем, по-вашему, живет Викторо-сан?

– Чтобы служить Отечеству.

– Что есть Отечество? Только не объясняйте мне смысл слова Patrie, в Сорбонне с этим справились лучше. Так что такое для вас Отечество?

Их диалог приобретал напряжение. Спиридонов, до того лежавший, приподнялся на локте и махнул рукой в ту сторону, где, по его мнению, был северо-запад.

– Если вы сядете в поезд в Артуре и будете долго ехать в том направлении, вы приедете в город Вятку, – со сказовой интонацией проговорил он. – Там есть двухэтажный дом, в котором живут мои родители. В городе Вятке много домов, а в Российской империи – городов. В каждом из домов моей страны живут люди, такие же, как мои мать и отец. Не у всех из них есть сыновья, но это не важно. Отечество – это все эти мужчины и женщины. Можно защищать свой дом в одиночку, но лучше собраться вместе и защищать все дома, всех матерей, отцов, жен, детей. Вот эта совокупность городов, домов и людей и есть Отечество…

– …которое вы пришли защищать на чужую землю? – быстро подхватил Фудзиюки, прищурившись, но поспешил улыбнуться: – Я вас понимаю. Знаете, Викторо-сан, вы очень… как это сказать, не знаю… очень японский в этих ваших чувствах. Долг, честь, верность – это то, что в нашем народе ценится больше всего… ценилось больше всего. Сейчас не так.

Он вздохнул:

– Мы долго отгораживались от Запада; мы запретили в своей стране вашу веру в Бога, который считает своими всех людей, без различия; мы закрыли для ваших людей и ваших товаров доступ в наши порты, повысив при этом их цену до заоблачных высот и сделав предметом тайного вожделения. Запрещая, мы только подогревали интерес ко всему этому. И мы стали такими же, как те, от кого отгораживались стеной. Слишком западными. И вот пришел Мэйдзи тэнно и объявил, что все не так, что Запад – это хорошо, а Япония…